— Что там? — сдавленным голосом спрашивает Марина. — Что вы там видите?
— Они погибли… Держались до последнего.
— Мне можно взглянуть?
— Можно. Но вы ничего не увидите.
— Вы же увидели?
— Может быть, вам все же не надо…
Но она уже протягивает мне руку, и я помогаю ей подняться на танк.
Смотрит на башню, нет ли на ней каких-нибудь знаков.
— А как узнать, кому принадлежала эта машина?
— Трудно… Пока невозможно.
Она горестно вздохнула и наклонилась над люком:
— Я ничего не вижу.
— Присмотритесь.
И вдруг она отшатнулась, опустилась на жалюзи, закрыла лицо руками и заплакала.
— Марина, может быть, это и не его танк.
— Не все ли равно!
Прежде чем захлопнуть люк, я еще раз заглядываю в башню. И мне показалось, что среди белого, как перемолотая вата, порошка что-то сверкнуло. Спускаюсь на днище и поднимаю — слиток. Но видно, что это был орден Красного Знамени. Марина взяла его в руки и, теряя сознание и обнимая башню, зарыдала.
Мы с Сережей кое-как спустили ее по лобовой броне на землю. Молча смотрим на танк. Утешения Марине не нужны: они принесут ей еще больше боли. Сережа ухватился за мою руку, весь дрожит. Я говорю ему:
— Держись. Ты же мужчина.
Когда она пришла в себя, я снова поднялся на танк и захлопнул люк.
Солнца уже не было видно, но лес утопал в зареве, и ели казались совсем черными. Тихо-тихо. Слышно, как по шоссе в стороне Можайска гудят моторы.
Я дал себе слово ничего не расспрашивать у Марины, она тоже не намекала о минувшем. Настояла, чтобы мы довели Сережу до Савкова, ни в коем случае не согласилась ночевать, хотя бабушка очень упрашивала.
В полночь мы были в Москве.
Атака. И опять я бегаю между танками. Все за броней, а у меня нет своей машины — вот и бегаю: во время боя мне надо быть в подразделениях.
Я по-прежнему ношу танковую форму — куртку и брезентовые брюки. Они гремят, как жестяные, но в них уютно, будто ты чем-то надежно прикрыт. Как под родной крышей.
Дождливая ночь. Танки остановились, идет дозаправка боеприпасами и горючим. Экипажи заняты, а я свободен, развел под елкой костерок и читаю газеты. Трое суток не было почты, отстал от событий.
— Гвардии старшего лейтенанта Михалева — в штаб полка! Срочно.
Раскапываю ногой костер, затаптываю его и иду к «виллису», который за мной прислали. Спрашиваю у солдата-водителя:
— Кому это я понадобился в такую пору?
— Не знаю… Командира полка ранило.
— Жив?
— Живой.
Ранило — значит, отправят в госпиталь. А что же будет со мной? Прощай, мой танковый взвод, о котором я столько мечтал! На Огаркова я мог надеяться — он человек слова.
