Эрон — с утра пораньше — говорил немного невнятно, но нужно было знать его так, как знала Клео, чтобы что-то заметить. Другие и не поняли бы, что он уже успел приложиться к бутылке. А ведь еще не миновал полдень!
— И что же ты надумал с ней делать? — спросила она.
— Еще не решил. — Его ухмылка сделалась шире. — Теперь мне и сочинять ничего не надо, потому что пришла ты.
— По-твоему, это хорошо?
— Конечно! Мне всегда в радость видеть тебя. — Он уставился на ее бледно-голубую юбку, помятую и испачканную после спуска из комнаты Эмилии. — Ты по дороге сюда не в цветочных клумбах кувыркалась?
Она рассеянным движением отряхнула атлас.
— И так можно сказать…
— Польщен, что потрудилась прийти сама. Могла за мной просто послать…
— Я хотела поговорить с тобой без свидетелей.
Он с любопытством посмотрел на нее:
— Верно, хочешь побеседовать о том, что случилось в Пелсии?
Клео почувствовала, что бледнеет.
— Пойдем внутрь, Эрон. Не хочу, чтобы нас кто-нибудь слышал.
— Как пожелаешь.
Он толкнул тяжелую дверь, пропуская ее вперед. Клео оказалась в роскошной прихожей, комнате с высоким купольным потолком и мраморными полами — искусно подобранная мозаичная плитка изображала солнечный диск с лучами. На стене красовался семейный портрет: родители Эрона — несколько суровая, но красивая пара — и сам он в детстве — бледнокожий мальчуган.
Эрон остался у двери, докуривая. Он оставил дверь чуть приоткрытой, чтобы дым выходил наружу. Его родители не одобряли сигарного запаха в комнатах, и сын, при всей своей надменности и уверенности в себе, был вынужден считаться с правилами, которые они устанавливали. По крайней мере, до следующего дня рождения, когда ему должно было исполниться восемнадцать. Существовал и иной, более краткий путь к независимости — отделиться и съехать. Клео, однако, слишком хорошо знала Эрона. К немедленной самостоятельности, в том числе денежной, он отнюдь не стремился. Ответственности не любил.
— Так что, Клео? — первым начал он, потому что время шло, а она все молчала.
Принцесса призвала на помощь все свое мужество и повернулась к нему лицом. Она-то отчаянно надеялась, что этот разговор сможет унять ее чувство вины и положить конец еженощным кошмарам. Ей так хотелось, чтобы Эрон объяснил и как-то оправдал свои действия. Чтобы они обрели в ее глазах хоть какой-нибудь смысл…
— Я без конца думаю о том, что случилось с сыном виноторговца, — наконец проговорила она… и заморгала, с изумлением обнаружив, что ее глаза, оказывается, наполнились слезами. — А ты?
