— Зовите меня, мать, — резво начал, да запнулся незнакомец и, немного подумав, представился: — Бабадан Бабаюнович. А надолго ли, сам не знаю. Беженец я. Так, екалы-мокалы, шмаляют — головы не поднять. Слыхали, поди, про такую горячую точку — Тьмутаракань?
— Откуда нам знать, что дальше околицы делается, — махнула, смутившись, рукой тетя Поля. — Телевизор по причине электричества не показывает. Одни столбы кругом без проводов стоят, воронами загажены. Радио нет. Газет нет. Бидоныч-то выписывал независимую газету, да, видать, и ее прикрыли.
— Это хорошо, что ничего не знаете, — сказал беженец Бабадан Бабаюнович и пояснил поспешно, — в том смысле, что ничего хорошего там нет. Полный повсюду суверенитет, мордобой и беспредел. Кранты, одним словом. Не ты, так тебя.
— Значит, ни кола ни двора? — сделала жалостливое лицо старушка.
— Именно так, екалы-мокалы, — бодро подтвердил свое бедственное положение выходец из горячей точки, но, не удержавшись, похвастался: — Было все: и дом с мансардой, и жена с любовницей, и машина с прицепом, и сад с фонтаном. А в саду, чего только нет — изюм, сухофрукты, забор с колючей проволокой. Все прахом пошло, все.
— Худые времена, худые, — согласилась тетя Поля, сочувствуя. — А то бы пожили у нас, добрый человек. Присмотрели бы за Фомой Игуанычем, — и пожаловалась, — а то печку каждый день топить не набегаешься. И бросить жалко. Человек как-никак.
— Подумаем, подумаем, — закочевряжился Бабадан Бабаюнович.
И улыбнулся, обнажив совершенно волчьи зубы. Некоторым лучше и не улыбаться.
Бабадану у Фомы понравилось.
— Хороший ты человек, Фома, — хвалил гость хозяина. — Главное, что мне нравится, трепаться не любишь. Да о чем говорить, если, екалы-мокалы, все давно сказано.
Каким-то чудом соседи, растащившие за время великого лежания Фомы всю обстановку и бытовые приборы, не заметили в чулане ружьишко. А может быть, и заметили, да не позарились. Один ствол и тот вроде кривоват. Хоть из-за угла стреляй. Треснувший приклад медной проволокой перемотан. В дуле паук прячется. Не ахти какое ружьишко, но Бабадан обрадовался. Как увидел, так и сказал с восторгом: «Екалы-мокалы!». Почистил, ствол слегка обухом колуна выпрямил, разыскал в пыльном чулане патроны и стал в лес похаживать. То куропатку принесет, то зайца. Изжарит, бывало, и ароматной ножкой перед носом Фомы Игуаныча водит, забавляется. Только Фома на вкусный запах не реагировал и ничего, кроме серого хлеба, не ел. Отщипнет кусочек — таракан не наестся — и жует, жует, жует пустоту.
