О, запах старого дома, стоящего на земле второй век! Запах гнилого дерева и прелой соломы, хлева и погреба. О, грязная, стылая осень! Редко кто тебя любит, но уж тот, кто любит, знает толк в печальном времени туманов и нудных обложных дождей, когда все, что нужно, убрано, а что не нужно — сожжено. Любить тебя может только удачливый, запасливый хозяин, у которого теплый и прочный дом, проворная, веселая, пышущая жаром и здоровьем хозяйка колготится у печи, а воспитанный сибирский кот намывает у порога долгожданных гостей.
Внезапный ветер прижал к земле, смешал с туманом и нагнал в сарай дымок топящейся бани, просвистел в щелях и помчался с гиканьем дальше — грабить золото осенних лесов и швырять это золото в черные омуты Бурли за третьим бродом. Зашумело, зашуршало по крыше — то ли дождь, то ли крупа. На улице промозгло и зябко, враждебно и мерзко на улице. Где-то далеко, словно прощаясь навсегда, уныло тарахтит трактор. А в душе у Тритона Охломоныча тепло, как в бане. Приятные, как мятный пар, мысли приходят в голову: какой он, в сущности, мудрый мужик, как ему везет во всем, за что бы ни взялся, как его все уважают за башковитость, как он всех понимает и каждого насквозь, как рентген, видит; так уж у него все складно устроено, что хоть самому себе завидуй…
В таком благодушном настроении прошел он в дальний угол сарая и, покряхтывая от наслаждения, оросил березовую поленницу.
В сенях на печной заслонке, подносах и крышках от кастрюль был аккуратно выстроен целый полк пельменей. Присыпанные мукой, они напоминали детские ушки и радовали глаз.
Скрипнула старая дверь, и ровесница-половица привычно откликнулась ей. И дом, и все вещи в доме были самодельные, испытанные временем. Каждый предмет со своей историей, со своим голосом.
— Привет честной компании в это утро раннее! — поднявши руку, как это делают вожди на трибуне, едва переступив порог, провозгласил здравицу Тритон Охломоныч. Ради красоты слов он пожертвовал правдой жизни: было не утро раннее, а, скорее, вечер поздний.
Честная компания, активно звякающая вилками за круглым, раздвинутым по случаю многолюдства, столом, — супруга Эндра Мосевна, дочь Пудра Тритоновна, зять Эвон Какович и несмышленое дитя именем Трымбор — прекратила поглощение исходящих ароматом пельменей и воззрились на хозяина.
Но воззрились по-разному.
Трымбор — стеснительно.
Эвон Какович — понимающе и, как любой трезвый мужик на пьяного, покровительственно.
