Если бы кто сумел подслушать мысли мрачного человека, то был бы удивлен, насколько он любит и жалеет людей. Впрочем, есть, видимо, такой закон: человек, который не любит себя, обычно хороший человек. Трудно сформулировать парадоксальные мысли. Получается коряво, непонятно и оскорбительно для большинства. Прокл размышлял о взаимоотношениях человека с остальной частью природы. Вариант за вариантом продумывал он способы жизни, стараясь найти такой, при котором можно было бы чувствовать себя свободным существом и при этом не наносить ущерб живущим рядом зверью и безгласным растениям. Но всякий раз из мрака подсознания, сквозь шумы в голове до него доносилось хмыкание чужого голоса. Этот зануда мог не давать о себе знать неделями, но — стоило подумать о чем-нибудь душевном — он был тут как тут. Найти гармоничный вариант сосуществования человека с остальным миром было чрезвычайно сложно. Человек — хищник. Он живет неумеренным хищением с тех пор, как похитил огонь у богов. Чтобы построить себе жилище, добыть свет, тепло, пищу, необходимо ограбить природу. Даже счастье в человеческом понимании — это поздравление охотнику на мамонта при получении своего куска мяса — «С частью!». Дело даже не в человеке. Жизнь — это взаимохищение. В природе альтруистов нет. Прокл блуждал в лабиринте и выбирался из тупика только затем, чтобы попасть в очередной тупик. Из этого лабиринта не было выхода. Стоило войти в него, как замуровывался и вход. В конце концов, все, что создано, создается и будет создано человеком, предназначено уничтожению. И хорошее, и плохое — все будет принесено в жертву божеству по имени Ничто. И эта бессмысленность существования делала абсурдной не то чтобы борьбу за справедливость, но даже и обличение человеческих пороков. Вот отчего мудрые ограничивались созерцанием.
Чужой голос был желчным циником, а Прокл не любил насмешек над собой. Но в этом случае дело осложнялось тем, что от них не было никакой возможности спрятаться в себя. Именно там и поджидал его ворчливый, остроумный паук, расставивший сети для чистой прокловской души. Бдительным цензором в высокомерном презрении ковырялся чужак в мыслях Прокла. Находя что-то чистое, детское, фыркал в недоумении и яростно вычеркивал. Всякий раз, когда Прокл пытался вывести вражеский голос на чистую воду, он прятался в потемках его собственной души. Чужая душа самоубийцы в короткое время избавила Прокла от тайного порока — писания стихов. Жить стало скучнее, но проще, хотя жизнь подтверждала самые мрачные прогнозы.
