На кладбище Прокл заглянул мимоходом, по пути в заготзерно, откуда в райцентр должен был выехать молоковоз. От райцентра в город автобусы ходили чаще. Почти каждый день.
— Я бы тебя взял, — сказал водитель, интеллигентно сморкаясь в кепку, — только у меня уже пассажир есть. Бухгалтера в райцентр везу.
— А вдвоем не поместимся? — спросил Шайкин.
Водитель, чертами лица похожий на белого негра, посмотрел на него как на недоумка и неудержимо расхохотался.
— Ты что нашу Феклу Абдрашитовну не видел? Во, — раскинул он руки, — бедра шире коромысла. Не баба — Илья Муромец. Только что борода не растет. Я сам не знаю, как в кабину влезаю. Всю дорогу на одной половинке сижу и дверцу открытой держу. Того и гляди — на повороте вылетишь.
Водитель внимательно осмотрел габариты Прокла, почесал щетину на щеке и сказал, отвернувшись, задумчиво:
— Разве что в бочке…
— Там же молоко, — удивился Прокл, читая гордую надпись на его спине: «Просьба ноги не вытирать!»
— Молоко, — с сарказмом произнес водитель, — молоком там давно не пахло. От ферм одни бетонные ребра остались. Я уже года два, как корова мычит, не слышал. Прыгай, пока Фекла Абдрашитовна не видит.
— Да как-то того…
— Прыгай, прыгай. Дело привычное. Глухо, как в танке. Мы со свояком зайца частенько гоняем. Он из люка, гляди, по пояс высунется с ружьем, я — по газам — и по пашне, и по пашне. Причем ночью. И хоть бы синяк или, скажем, шишка. Правда, было дело, тряхнуло — он меня чуть не пристрелил. Видишь заплатка наварена на кабине? Так что не сомневайся — прыгай в бочку. Довезем с ветерком и скиснуть не успеешь.
— Сколько с меня?
— А сколько не жалко. Прыгай.
Никогда еще Прокл не ездил в цистерне молоковоза.
Темно. Гулко. Жестко. Пахнет железом и соляркой. А молоком действительно не пахнет.
Чтобы пассажир не задохнулся раньше времени, водитель оставил маленькую щель между люком и крышкой. В этот зазор с печальным, морозящим душу свистом врывался ветер. Жутко быть замурованным в гулкое железо. Страх замкнутого пространства, ожидание неизбежной аварии тревожат и томят. По местным дорогам и в автобусе трясет дай боже, а что говорить про цистерну. Болтается Прокл, как камешек в погремушке, и гулко матерится на особенно выдающихся неровностях.
Однако человек, особенно человек уставший от впечатлений, ко всему привыкает быстро. Положил Шайкин на рюкзак «Философские письма», а на них собственную голову, растопырил руки-ноги и, стиснув зубы, стал ждать конца пути.
