Бетонный череп школы смотрел на него провалами окон, сквозняки продували его пустоту и кто-то гулко смеялся внутри лишенного души здания. Все, что можно было унести, было унесено: рамы, двери, трубы отопления и половые доски, шифер и стропила. Прокл смотрел на этот ограбленный кем-то мир его детства, с тоской думая, что с этой минуты он уже никогда не найдет в него дорогу.
— Поберегись! — закричали сверху, и Прокл едва увернулся от чугунной батареи отопления, выброшенной с третьего этажа.
Мерзко моложавый старик, ощерив беззубый рот, весело выругался. В черноте оконного проема его старая соломенная шляпа горела золотом.
— Чего гляделки вытаращил? Не узнаешь?
— Нет.
— Значит нездешний, — обиделся старый мародер.
— А где теперь школа? — спросил Прокл.
— Так вот она и есть. Читать, что ли, не умеешь? — удивился старик.
— Я имею в виду, где сейчас дети учатся?
— Ты что правда меня не узнаешь? Разыгрываешь, да?
— А ты меня узнаешь? — рассердился Прокл.
— Кто ты такой, чтобы тебя узнавать? — осадил его дед. — Мы с тобой за знакомство пили? А на школу не зарься. Школу забили. Я в ней свиней воспитывать буду. Проходи, нездешний.
Продравшись сквозь акациевые кусты, Прокл вышел на стадион — просторную поляну на берегу озера Глубокого. Но ни деревянных трибун, ни ворот не увидел. На вспаханной земле среди густого молочая торчали хилые кустики картошки. Гуси, щипавшие вкусный сорняк, при появлении незнакомца подняли голову и тревожно, но тихо загоготали, как бы обсуждая степень опасности, исходящую от Прокла.
На футбольном поле в районе вратарской площадки, опершись на тяпку, стояла женщина в синем халате и задумчиво смотрела на предстоящий фронт работ, видимо, подавленная грандиозностью задачи. Стояла она, вероятно, давно: гуси безбоязненно кормились у ее ног, одна из которых была деревянной.
Прокл подошел ближе. Черты лица окаменевшей труженицы ему показались знакомыми.
— Баба Утя? — окликнул он ее.
Женщина повернулась к нему, и стало ясно, что тяпка служила ей не столько орудием труда, сколько третьей точкой опоры.
Она была пьяна. Но чистые, как небо после дождя, голубые глаза казались совершенно трезвыми.
— Это кто меня бабкой назвал? — спросила она хриплым, но молодым голосом и замахнулась на Прокла тяпкой.
— Извините, обознался, — отскочил Прокл.
— Ты чей будешь, клык моржовый? Неси пузырь — знакомиться будем.
— Извините, — попятился Прокл.
— А то бы ударили по пузырю за знакомство? — посмотрела она на незнакомца жалобными глазами нищенки.
