В этом потоке шли по городу оперативники. Если бы на карту города нанесли пунктиром их путь, то прерывистые линии вырезали бы из лабиринта улиц правильный квадрат с центром на Смежном переулке, внутри которого не было бы ни дома, ни магазина, ни палатки чистильщика обуви, ни газетного киоска, не пересеченных этим пунктиром.
Андрей Петрович Сабо жил один. Рогова как будто уже встречала где-то этого человека — так знакомы показались ей его худые плечи, ссутуленная спина, тонкая проволочная оправа круглых вышедших из моды очков. Он пригласил Нину в комнату, где под окном, на коврике лежала большая породистая овчарка со щенками, извинился и вышел в переднюю. Овчарка настороженно покосилась в сторону Нины, а потом сразу забыла о ее существовании.
Через несколько минут хозяин вернулся — на нем уже была аккуратная, несколько вылинявшая куртка из вельвета, галстук. И тогда Нина вспомнила — такого же вот пожилого человека, в стареньком, но чистом и аккуратно выглаженном костюме, она встретила недавно в троллейбусе — он встал и уступил место молоденькой застенчивой девушке.
— Вы любите собак? — спросил Сабо, извиняясь за присутствие в комнате овчарки.
— У нас дома тоже живет овчарка…
Разговор начался. Сабо слушал ее внимательно.
— Кажется, я могу вам чем-то помочь, — дослушав ее до конца и улыбнувшись своей тихой ровной улыбкой, сказал Сабо. — Я гуляю с Альмой ночами. Мы уже привыкли. Чудесный воздух, тишина, отсутствие маленьких сорванцов, что кидают палками в собак. В пятницу мы с ней тоже гуляли. Я решил пройти к судоверфи. Людей на улицах было мало. Альма без поводка бежала впереди. У монастыря — знаете? — мы повернули назад. Навстречу нам из города шли двое. Под самым фонарем мы встретились. Один, высокий ростом, шел справа, ближе к домам — его я не рассмотрел. А второй был без рубашки и майки. Рубашку он нес в руке. Мускулистый, не очень молодой, лет, может, тридцати, черноволосый. Я его хорошо рассмотрел, еще отметил даже, что молодежь, как и мы когда-то, предпочитает часто сапоги — он был в сапогах.
Нина слушала внимательно, а глаза ее скользили по стенам комнаты: диван-кровать, тумбочка, книжные полки, занявшие всю стену, — Диккенс, «Степан Разин» Злобина, Луначарский, Толстой, Ленинский сборник… Над столом большая незнакомая фотография — мужское волевое лицо, крутой лоб… «Почему он один? — мелькнуло у Нины в голове. — Запоздалый разрыв с семьей? Смерть жены?»
— …Альма как раз зарычала на них. Тот, что в сапогах, отпрянул. Спрашивает: «Сколько времени, отец?» Я ответил — без трех минут два ночи. Он на ходу выругался, говорит: «Опять жена ворчать будет…» И все.
