Собственная мать не выносит этого ребенка, а потому вполне естественно, что все им помыкают. Дора зато не иначе как сахарная, по крайней мере сначала невольно склоняешься к такой мысли, потому что всюду знай звенит, поет флейтой, зовет: «Дорли! Милочка Дорли!» — не хочешь да подумаешь, будто совсем рядышком находится что-то беленькое и сладкое. Дора словно не из мяса и костей, а из миндаля, бисквита и сливок — во всяком случае, так кажется, оттого что воздух вокруг девочки переполнен комплиментами, сюсюканьем и ласками.
Когда Дора болеет, она — само очарование. Лежит среди подушек на кушетке в гостиной, в руках — игрушка, на губах — ангельская улыбка. Каждый заходит приласкать ее, и Йозеф тоже, он просто не может не зайти, его так и тянет туда, ведь малышка и вправду прелесть. Вылитый отец — те же темные глаза, то же пухлое лицо, тот же нос, и вообще, портрет г-на Тоблера.
Сильви же — не вполне удачная копия матери, уменьшенный, и притом довольно скверный, фотографический ее портрет. Бедная девочка! Чем она виновата, что плохо сфотографирована? Она тоненькая и вместе с тем нескладная. По характеру — если применительно к ребенку можно говорить о характере — она как будто бы недоверчива, а душою — лжива.
А вот Дорли — существо насквозь очаровательное и искреннее! Потому-то она любимица всего дома и всей округи. Ей преподносят подарки, ей подчиняются. Йозеф носит Дору по саду на закорках, ей достаточно только сказать: «Сделай то-то и то-то» — и он немедля выполняет ее просьбу. Она так мило просит. Само небо, кажется, внемлет ей, когда она просит. Белые облачка словно бы слетают с этого младенческого неба, и чудится, будто откуда-то доносится неземная музыка! Она просит и одновременно приказывает. В любой по-настоящему милой просьбе всегда содержится своего рода безапелляционный приказ.
Сильви просить не умеет; она слишком застенчива и слишком лукава и попросить толком не смеет, а чтобы уметь просить, нужно безраздельно и крепко доверять себе и другим. Собраться с духом и горячо попросить можно, только если ты твердо, неколебимо уверен в том, что просьбу выполнят; однако Сильви не уверена ни в чьей доброте, ведь ее весьма опрометчиво и неосторожно приучили к совсем другому. Забитое, неряшливое созданьице вроде Сильви легко становится день ото дня ершистей и невзрачней — смотреть противно и терпеть невозможно, а все потому, что такой маленький человек не просто перестает следить за собою, но даже из тайного, болезненного упрямства, какого в неразвитом ребенке никто и не предполагает, норовит своим все более дурным поведением возбудить у окружающих еще большее отвращение и неприязнь. Странное, между прочим, дело с этой Сильви — глядя на нее, почти невозможно испытывать к ней доброе чувство. Глаза тотчас же выносят приговор не в ее пользу, лишь сердце, если оно у тебя есть, говорит потом: бедная маленькая Сильви!
