Тогда-то ужас и обуял Таде. Только тогда. Он зажал уши ладонями, зажмурил глаза. Но было слишком поздно. Грохот не смолкал, отдаваясь бесконечным гулом бронзового гонга, и также неотступно преследовал его вид этого слепяще-белого живота. Стучали по его собственному телу.
Женщина мощно топала, покачивая плечами и бедрами.
Его мать, великая лунная Угрица, плясала для него до исступления. И этот танец был рождением его нового тела — тела, объятого желанием мужчины. Он тоже стал кружиться и плясать, покачивая плечами и крестцом, и заламывать руки. Голос матери, отрывисто и хрипло кричащий со дна моря Туч, не был ни мужским, ни женским.
Голос Мертвой Рыбы, поднимающийся из глубины времен, голос упавшей звезды, отбивающий для него ритм своего возврата в мир. Ему было больно, но боль была также наслаждением, а страх граничил с ликованием. Он почувствовал, как его уносит ветром, и побежал в сторону, обратную вращению земли, быстрее, все быстрее и быстрее. Но даже не сознавал, где он, куда бежит. Подгонявший его ветер уже не был земным. То был солнечный ветер, дующий на луну. Он бежал сквозь космос, бежал сквозь ночь. Его мать с криком извивалась на ветру, ее чрево сияло.
Ее чрево раскрылось, словно крылья взлетевшей белой совы. А он бежал без конца, все быстрее и быстрее, уносимый сотнями новых ветров. Ему не хватало дыхания, всякая мысль, всякий смысл оставили его. Голос матери стал пронзительно-нестройным, ее живот ослеплял. Совы тысячами взлетали с женского чрева. Хлынул кровавый дождь. А он все бежал, несся сквозь пространство, мчался прямо в необъятность пустоты, ночи, крови. Что-то в его теле наполнялось силой и яростью, наливалось, напрягалось. Чем-то из его тела забрызгало небо — скоплением сов, которые склевывали кровавый дождь, как ягоды с виноградной лозы. Земля, солнце и луна исчезли — словно какое-то белое затмение покрыло все миры. Он почувствовал себя разбитым на уровне крестца. Его зашатало. Оставался лишь ветер — многоструйный ветер, в котором слились все звездные ветры. Остался лишь ветер, бросивший его на землю.
Но не было больше земли.
Таде проснулся на заре. Он лежал на полу чердака, лицом кверху. Совершенно голый. Раскинув руки и ноги, словно спицы колеса, со все еще напряженным членом. Он закоченел, но при этом обливался потом. Его кожа, в паху и под мышками покрылась тонкими серебристыми чешуйками. Снаружи шел дождь. Ему казалось, что с неба сыплются камни, большие сероватые камни из какого — то пористого вещества.
