— Вы обращались в полицию?
Учитывая обстоятельства, вопрос может показаться дурацким, но не спросить нельзя.
Леон Вуд лишь пожимает плечами, что я истолковываю как отрицательный ответ.
— Честно говоря, я боюсь, что с дочерью могло что-то случиться. Что-то плохое.
— Почему вы так считаете?
— Семь лет прошло. Она так ни разу и не объявилась. Никто ее не видел. Никто с ней не разговаривал. Ни телефонного звонка… ни единого слова… ничего. А теперь… Моя жена не так давно скончалась, и мы попытались отыскать Розу. Уж про мать-то она должна знать. Но все без толку. Она как сквозь землю провалилась. Так же не бывает? Я всегда задумывался, честное слово, но теперь…
Он умолкает.
— Я очень вам сочувствую, мистер Вуд, но позвольте — вы говорите, что не видели дочь семь лет?
— Ну да, так и есть. По крайней мере семь лет назад она вышла замуж, и с тех пор я ее больше не видел. Говорят, она сбежала, но… я в это не верю.
— Кто говорит, что она сбежала?
— Ее муж и его отец. Говорят, что она сбежала с горджио. Но у меня уже тогда были подозрения, а теперь их стало еще больше.
— Подозрения в чем?
— Ну… — Леон Вуд оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что нас не подслушивают, а потом, хотя в офисе мы одни и рабочий день давным-давно закончился, наклоняется ко мне еще ближе и шепчет: — В том, что они ее прикончили.
На шутника он при этом не похож.
— Вы считаете, что они… то есть ее муж прикончил ее семь лет назад?
Леон Вуд возводит глаза к потолку:
— Ну, скорее шесть, чем семь. После того, как она родила. Лет шесть с половиной тому назад.
— Так. Вы подозреваете, что вашу дочь убили шесть лет назад, — и все это время вы молчали?
Леон Вуд разводит руками и вновь устремляет взгляд на меня.
Я не слишком часто задумываюсь о своей… как бы это сказать? — национальности? культуре? Не знаю уж, каким словом это понятие обозначают социологи в наши дни. Мой отец появился на свет в поле в Кенте, где его родители собирали хмель во время Первой мировой войны. Мои дед с бабкой вели кочевую жизнь; в поисках работы они колесили по юго-западу вместе с сыновьями. Мой единственный оставшийся в живых дядя сейчас осел где-то на южном побережье, но лишь потому, что кочевать ему уже не позволяет здоровье. Во время Второй мировой мой отец встретил девушку-горджио по имени Дороти, когда водил «скорую» в Италии, куда его интернировали и где он научился читать. После войны он сознательно откололся от семьи, и с его родней мы больше не виделись. Мы с братом выросли в доме, ходили в школу. Мы не были кочевниками. Дороти — наша мать, родом из Тонбриджа, — была бойкой дружинницей Земледельческой армии
