* * *
Друг Ионаса разбогател на чикагских бойнях, и поэтому они направились в Чикаго. Они знали лишь одно слово «Чикаго» — впрочем, знать другие им и не требовалось, — до тех пор по крайней мере, пока они не приехали в этот город. Но когда их без долгих разговоров высадили там из поезда, положение оказалось весьма затруднительным. Они глядели на бесконечную Дирборн-стрит, на огромные черные здания, высящиеся впереди, и в их сознании не укладывалось, что они, наконец, прибыли на место, и было непонятно, почему, когда они говорят: «Чикаго», — люди уже не указывают куда-то вдаль, а только недоуменно смотрят на них, смеются или равнодушно проходят мимо. Они были страшно беспомощны, а так как все люди в форме внушали им смертельный ужас, то, завидев полисмена, они переходили на другую сторону улицы и спешили скрыться. Весь первый день они бродили по городу в полном смятении, оглушенные и растерянные. А ночью, когда они укрылись в подъезде какого-то дома, их обнаружил полисмен и отвел в полицейский участок. Утром нашли переводчика, вывели их на улицу, посадили в трамвай и научили новому слову: «Бойни». Невозможно описать их радость, когда они убедились, что выбрались из этого приключения, сохранив в целости остатки своего имущества.
Они уселись и стали смотреть в окно. Улица, по которой они ехали, казалась нескончаемой, она растянулась бог знает на сколько миль — на тридцать четыре, но этой цифры они не знали, — и сплошь состояла из двухэтажных стандартных домишек. Такими же были и мелькавшие перед ними поперечные улицы — ни холма, ни ложбины, одна лишь уходящая вдаль перспектива уродливых и неопрятных маленьких строений. Порою попадался мост, перекинутый через мутную, илистую речонку, застроенную по берегам мрачными сараями и доками; порою они видели железнодорожные разъезды с путаницей стрелок, пыхтящими паровозами и вереницами грохочущих товарных вагонов; порою за окном вырастала большая фабрика — мрачное здание с бесчисленными окнами и вылетавшими из труб огромными клубами дыма, которые затемняли небо и покрывали копотью землю. Но все это, мелькнув, исчезало, и вновь тянулась унылая вереница угрюмых, жалких домишек.
Еще за час до приезда в Чикаго путешественники начали замечать, что все кругом как-то странно меняется. Становилось все темнее, трава на земле казалась не такой зеленой. Поезд мчался вперед, и все более тусклым делался окружающий мир; за окнами мелькали иссохшие, пожелтевшие поля, угрюмые и пустынные. К запаху сгущавшегося дыма присоединился новый, непонятный и едкий запах. Переселенцам этот запах не казался неприятным, они только чувствовали, что он необычен, хотя человек с более тонким обонянием назвал бы его тошнотворным.
