Снова молчание, длительное, ненужное.
— Ведь мы на вас надеялись, как на каменную гору, почему же так получилось?
— Кто мог подумать, что так рано придет весна и в апреле начнется ледоход. На аэродромах нигде не осталось снега, взлетать самолеты могли только на колесах, а в горах они должны совершать посадку на лыжах, ведь там еще снег. Ничего мы не могли сделать, вот и пошли через эти проклятые завалы. Думали в четыре дня догнать, а вот уже одиннадцать идем. С вечера огонь увидели, знаем, что наши рядом, а сил добраться нет. Заночевали… Пять дней крошки во рту не было, изголодались… Есть ли у вас с собой хоть маленький кусочек хлеба?
У Днепровского оказался ломтик лепешки, который он обычно носил про запас. Мошков бережно взял его обеими руками, разрезал ножом пополам и одну половину передал Козлову. Прокопий засуетился, подогревая чайник, а Мошков и Козлов присели к огню и нетерпеливо отщипывали маленькие кусочки лепешки, подолгу жевали их. Когда чайник закипел, я разыскал в рюкзаках кружки, и товарищи стали пить чай.
Состояние человека, вынужденного голодать продолжительное время, понятно только тому, кто сам переживал голод. Тяжелее всего переносятся первые два дня, когда вы находитесь еще во власти воспоминаний о последнем обеде, когда память, будто издеваясь, приводит на ум мысли о когда-то недоеденном кусочке жирной медвежатины или о чашке сладкого чая. То вдруг вы почувствуете запах гречневой каши или яичницы. А во сне видите всевозможные яства.
Наконец, на третий день человека, истерзанного воспоминаниями, усталостью и истощением, начинает охватывать безразличие. Горе тому, кто поддастся этому состоянию и не противопоставит ему свою волю: не выпутаться тогда ему из тайги, не найти своих палаток в горах или в тундре. Нужно помнить, что у человека всегда имеется скрытый запас энергии, позволяющий ему не только существовать много дней без пищи, но делать в состоянии истощения длительные переходы. Используйте этот резерв без паники, как можно меньше поддаваясь предательскому сну, и вы достигнете цели!..
— Писем не принесли? — обрывая молчание, спросил Днепровский.
— Алексею Лазареву одно есть, больше никому… — ответил Мошков, не отрывая взгляда от лепешки.
Мы решили, не задерживаясь, отправиться в лагерь. Шли медленно. Мошков и Козлов совсем ослабели. Они с трудом передвигали ноги, кое-как плелись следом за нами.
Через час мы перешли последний ручей и оказались в лагере. Алексей хлопотал у костра над приготовлением завтрака.
