Стройными колоннами шла пехота.
— Пешка, — закричал казак Тимошка с белыми, как лен, волосами. — Пешка, не пыли, поспевай!
— Эй, пехота — сто верст прошел, еще охота! — кричали другие.
Солдат Василий шел впереди взвода и старался не замечать выкриков.
— Ну что орут, баламутят, — обидевшись за солдата, сказала полногрудая медсестра и замахала ему. — Вася! — кричала она. — Василий Никифорыч, мы за церковью встанем с лазаретом.
Но Василий только глаза косил и еще тверже стал печатать шаг.
— Не признает? — рассмеялась светловолосая.
— Как же, — обиделась толстушка. — Взводным назначили, вот и важничает. Ну ничего, он у меня еще попросит!
Замыкая шествие каждой бригады, ползли стороной обозные брички, кухни, зарядные ящики, фуражные телеги.
Маленькая, худющая лошаденка, запряженная в бричку со снарядами, вдруг закачалась и упала. Почмокав и пошевелив без пользы вожжами, повозочный обратился к бойцам:
— Подмогните, ребята, ей только на ноги встать.
Пехотный взвод окружил упавшую лошаденку и, ухнув, поставил ее на ноги.
И лошаденка пошла, как ни в чем не бывало. К шершавым бокам ее прилипли бурьян и сухой помог. Выглядела она неприлично худой, но глаза излучали горделивую радость, приправленную усталостью. Рядом с ней на тонких пушистых ножках бежал, словно игрушечный, маленький жеребенок. Повозочный Семен Грищук, пожилой и хилый мужичонка, ласково причмокивал, подбадривая лошаденку.
— Справный конь, — кричали ему балагуры, — торопись, дядь, а то живодерню закроють!
— Нашла время жеребиться, — кричали другие. — Тут война, а она…
А на площади шла бесшабашная пляска.
Командарм плясал легко и лихо. И Полинка, медсестра в черкеске, не уступала.
— Надежда Ивановна, — спросила полногрудая санитарка сидевшую на линейке женщину с простым и строгим лицом, — своего не ревнуешь?
— Ревную, — ответила та и отвернулась.
Это была жена командарма.
Но вдруг раздался траурный вопль труб.
Плясовая смолкла. Песни и танцы оборвались. Все расступились, пропуская эскадрон с трубачами и штандартами. Среди рядов на лафетах лежали покрытые знаменами тела погибших командиров. За лафетами вели их коней под седлами.
— Свертай, Тарас Григорич! — заорал и замахал руками Матвей.
Головной всадник на вороном жеребце увидев, свернул во двор храма, за ним завывающие трубачи ввели многолюдный поток.
Лафеты подвели к вырытой посреди двора могиле, и Матвей отодвинул к белой стене своих пленников, растерянно стоявших с лопатами в руках.
