Недолгая береговая жизнь бедного Боба, кажется, была вызвана каким-то любовным осложнением. Он надеялся, что навсегда покончил с морем и овладел всеми благами земли, но потом все полетело к черту.
Частенько он рассказывал нам о своих испытаниях, а мы хохотали до слез. Довольный эффектом, он расхаживал на цыпочках, маленький и бородатый, как гном, и говорил: «Хорошо вам, ребята, смеяться, но через неделю моя бессмертная душа съежилась, как сухая горошина, от такой работы».
Не знаю, как приспособилась к новым условиям жизни душа Джима, — слишком я был занят тем, чтобы раздобыть ему работу, которая давала кусок хлеба, но я уверен в одном: его жажда приключений удовлетворена не была, и он испытывал острые муки голода. Это новое занятие не давало его фантазии никакой пищи. Грустно было на него смотреть, но следует отдать ему должное: свое дело он исполнял с каким-то упорством. Это жалкое прилежание казалось мне наказанием за фантастический его героизм — возмездием за его стремление к славе, которая была ему не по силам. Слишком любил он воображать себя породистым рысаком, а теперь обречен был бесславно трудиться, как осел уличного торговца. Он справлялся с этим прекрасно: замкнулся в себе, опустил голову, ни разу никому не пожаловался. Все бы хорошо было, если бы не бурные вспышки, происходившие всегда, когда всплывало на поверхность злосчастное дело «Патны». К сожалению, этот скандал восточных морей не забывался. Вот почему я все время чувствовал, что еще не покончил с Джимом.
После того как ушел французский лейтенант, я погрузился в размышления о Джиме. Однако эти воспоминания были вызваны не последней нашей встречей в прохладной и мрачной конторе де-Джонга, где мы обменялись рукопожатиями. Нет, я видел его таким, как несколько лет назад, когда мы были с ним вдвоем в длинной галерее отеля «Малабар»; тускло мерцала свеча, а за спиной стояла темная, прохладная ночь. Меч правосудия его родной страны навис над его головой. Завтра, вернее сегодня, ибо полночь давно миновала, председатель с мраморным лицом покончит дело о нападении и избиении, определит размер штрафов и сроки тюремного заключения, а затем поднимет страшное оружие и ударит по его склоненной шее.
Наша беседа в ночи напоминала последнее бдение с осужденным человеком. И он был виновен. Я повторял себе, что он виновен, — виновный и погибший человек. Тем не менее мне хотелось избавить его от нелепой формальности наказания. Не стану объяснять причины, — не думаю, чтобы я смог это сделать. Но если к этому времени вы не сумели уловить причину, значит, рассказ мой был очень туманен либо вы слишком сонны, чтобы вникнуть в смысл моих слов. Я не защищаю своих моральных устоев. Ничего морального не было в том импульсе, какой побудил меня открыть ему во всей примитивной простоте план бегства, задуманный Брайерли. И рупии имелись наготове-в моем кармане, были к его услугам. Заем, конечно! И, если понадобится, рекомендательное письмо к одному человеку в Рангуне, который мог предоставить ему работу по специальности… о, я с величайшим удовольствием! В моей комнате в пер иом этаже есть перо, чернила, бумага…
