В ответ я подал реплику, что отказаться он не мог. Он перебил меня с каким-то сдержанным бешенством:
— Все время я чувствую себя дураком.
Я поднял на него глаза. Для Брайерли это было уже слишком. Он остановился, схватил меня за лацкан пиджака и потянул.
— Зачем мы терзаем этого молодого человека? — спросил он.
Вопрос этот был так созвучен похоронному звону моих мыслей, что я отвечал тотчас же, мысленно представив себе улизнувшего немца:
— Пусть меня повесят, если я знаю, но он сам на это идет.
Я был изумлен, когда он произнес фразу, которую можно было счесть до известной степени загадочной:
— Ну, конечно. Разве он не понимает, что его негодяй шкипер улизнул? Чего же он ждет? С ним кончено.
Несколько шагов мы прошли в молчании.
— Зачем пожирать всю эту грязь? — воскликнул он, употребляя энергичную восточную поговорку — пожалуй, единственное проявление энергии на Востоке, на пятидесятом меридиане.
Я подивился ходу его мыслей, но теперь считаю это вполне естественным: бедняга Брайерли думал, должно быть, о самом себе. Я заметил ему, что, как известно, шкипер «Патны» охулки на руку не положит и всюду мог раздобыть денег. С Джимом дело обстояло иначе: власти временно поместили его в доме для моряков, и, вероятно, у него в кармане не было ни гроша. Нужно иметь деньги, чтобы удрать.
— Нужно ли? Не всегда, — сказал он с горьким смехом.
Я еще что-то сказал, а он ответил:
— Ну, так пускай он зароется на двадцать футов в землю и там остается. Клянусь небом, я бы это сделал!
Почему-то его тон задел меня, и я сказал:
— Чтобы выдержать это до конца, как делает он, — нужно мужество. А ведь ему хорошо известно, что никто не станет его преследовать, если он удерет.
— К черту мужество, — проворчал Брайерли, — такое мужество не поможет человеку держаться прямого пути, и ни гроша оно не стоит. Вам следовало бы сказать, что это — своего рода дряблость. Вот что я вам скажу: я дам двести рупий, если вы приложите еще сотню и уговорите парня убраться завтра поутру. Он производит впечатление порядочного человека — он поймет. Не может не понять. Эта огласка слишком отвратительна: можно сгореть от стыда, когда серанг и все матросы дают показания. Омерзительно. Неужели вы, Марлоу, не чувствуете, как это омерзительно? Вы моряк. Если он скроется, все это прекратится.
Ьрайерли произнес эти слова с необычным оживлением и потянулся за бумажником. Я остановил его и холодно заявил, что, на мой взгляд, трусость этих четверых не имеет такого (ищьшого значения.
