Они были очень непохожи друг на друга: она — легкая, худощавая, живая, словно маленькая колдунья, матерински хлопотливая даже в минуты отдыха; он — огромный и грузный, как высеченный из камня монумент, великодушный и жестокий в своей неподвижности.
А их сын был замечательный юноша. Он родился у них поздно. Может быть, он был старше, чем казался. В двадцать четыре, двадцать пять лет человек не так уж молод, если в восемнадцать он стал отцом семейства. Входя в большую высокую комнату, стены которой были обиты тонкими циновками, а потолок затянут белым холстом, — в комнату, где сидели его родители, окруженные почтительной свитой, он подходил прямо к Дорамину, чтобы приложиться к величественно протянутой руке, а затем становился возле стула своей матери. Думаю, что они его боготворили, но ни разу я не заметил, чтобы они подарили его взглядом. Правда, то были официальные приемы. Обычно комната бывала битком набита. Нет у меня слов описать торжественную церемонию приветствий и прощаний, глубокое уважение, выражавшееся в жестах, освещавшее лица и звучавшее в заглушённом шепоте.
— На это стоит посмотреть, — уверял меня Джим, когда мы переправлялись обратно через реку.
— Они — словно люди из книг, не правда ли? — торжествующе сказал он. — А Дэн Уорис, их сын, лучший друг, какой у меня когда-либо был, не считая вас. Мистер Штейн назвал бы его хорошим «боевым товарищем». Мне повезло. Ей-богу, мне повезло, когда я, задыхаясь, на них наткнулся… — Он задумался, опустив голову, потом добавил: — Конечно, и я не проспал своего счастья, но… — Он приостановился и прошептал: — Казалось, оно мне выпало. Я сразу понял, что должен делать…
Несомненно, счастье выпало ему — пришло через войну, что вполне естественно, ибо власть, доставшаяся ему, была властью творить мир. Не думайте, что он сразу увидел, что он должен делать. В момент его появления в Патюзане община Буги находилась в самом критическом положении.
— Все они боялись, — сказал он мне, — а я ясно понимал, что им следует немедленно что-то предпринимать, если они не хотят погибнуть один за другим от руки раджи или шерифа.
Но было недостаточно понять. Когда он утвердился в своей мысли, ему пришлось внедрять ее в умы людей, преодолевая заграждения, воздвигнутые страхом и эгоизмом. Наконец, он ее внедрил. Но и этого оказалось мало. Он должен был подумать о средствах выполнения. Он выработал смелый план, но дело его лишь наполовину было сделано. Свою веру он должен был вдохнуть в людей, которые по каким-то скрытым и нелепым основаниям колебались; ему пришлось примирить завистников, доводами сломить бессмысленное недоверие. Если бы не авторитет Дорамина и пламенный темперамент его сына, Джим потерпел бы неудачу. Дэн Уорис первый в него поверил; между ними завязалась дружба, та странная, глубокая дружба между цветным и белым, когда расовое различие как будто тесно спаивает двух людей. О Дэне Уорисе его племя с гордостью говорило, что он умеет сражаться, как белый. Это была правда: он отличался большой личной храбростью, и склад ума у него был европейский. Иногда вы встречаете таких людей и удивляетесь, неожиданно подметив знакомый уклон мысли, ясный ум, волю и выдержку, проблеск альтруизма.
