За его спиной я увидел Джима, который молча мне улыбался и поднял руку, задерживая мое восклицание.
Затем, пока полукровка очень важно отдавал команде приказания, Джим и я пожали друг другу руку и торопливо обменялись последними словами. В сердце моем не было того тупого недовольства, какое меня не покидало, как и интерес к его судьбе. Глупая болтовня полукровки сделала опасности на его пути более реальными, чем заботливые предостережения Штейна. Кажется, я назвал его «милым мальчиком», а он, выражая свою благодарность, назвал меня «старина», словно риск, на который он шел, уравнивал наш возраст и чувства. Был момент настоящей и глубокой близости, неожиданный и мимолетный, как проблеск какой-то вечной правды. Он старался меня успокоить, словно из нас двоих старшим был он.
— Хорошо, хорошо, — торопливо и с чувством говорил он, — Я обещаю быть осторожным. Да, рисковать я не буду. Конечно, нет! Я хочу пробиться. Не беспокойтесь. Боже мой! Я чувствую себя так, словно ничто не может меня коснуться. Как! Да ведь есть счастье в этом слове: «Иди!» Я не стану портить такой прекрасный случай…
Прекрасный случай! Что ж, случай был прекрасен, но ведь случаи «делаются» людьми, а как я мог знать? Он сам сказал: даже я… даже я помнил его проступок. Да, это была правда. И лучше всего было для него скрыться.
Моя гичка очутилась в кильватере бригантины, и я отчетливо видел Джима: он стоял на корме в лучах клонившегося к западу солнца и высоко держал над головой фуражку. Донесся заглушённый крик:
— Вы… еще… обо мне… услышите…
Кажется, он сказал — «обо мне».
Меня ослепил блеск моря у его ног, и видел я его неясно. Мне суждено видеть его всегда неясно, но, уверяю вас, ни один человек не мог быть менее «как труп» (так выразилась эта каркающая ворона). Я разглядел лицо маленького полукровки, напоминавшее спелую тыкву, оно высовывалось из-под локтя Джима; он тоже поднял руку, словно вот-вот нанесет удар. Absit omen![16]
Берег Патюзана — увидел я его около двух лет спустя — мрачен и обращен к туманному океану. Красные дороги, похожие на водопады ржавчины, видны под темно-зелеными кустарниками и ползучими растениями, одевающими низкие утесы. Болотистые равнины сливаются с устьем рек, а за лесом вздымаются зазубренные голубые вершины. В открытом море цепь островов — темных глыб — резко вырисовывается в вечной дымке, пронизанной солнечными лучами, словно остатки стены, размытой волнами.
