Про это | страница 19



                                 Не празднуй труса́! —

>Последняя смерть

Хлеще ливня,
                        грома бодрей,
бровь к брови,
                          ровненько,
со всех винтовок,
                               со всех батарей,
с каждого маузера и браунинга,
с сотни шагов,
                          с десяти,
                                           с двух,
в упор —
                 за зарядом заряд.
Станут, чтоб перевесть дух,
и снова свинцом сорят.
Конец ему!
                    В сердце свинец!
Чтоб не было даже дрожи!
В конце концов —
                                 всему конец.
Дрожи конец тоже.

>То, что осталось

Окончилась бойня.
                                  Веселье клокочет.
Смакуя детали, разлезлись шажком.
Лишь на Кремле
                              поэтовы клочья
сияли по ветру красным флажком.
Да небо
               по-прежнему
                                       лирикой зве́здится.
Глядит
             в удивленьи небесная звездь —
затрубадури́ла Большая Медведица.
Зачем?
              В королевы поэтов пролезть?
Большая,
                 неси по векам-Араратам
сквозь небо потопа
                                   ковчегом-ковшом!
С борта
               звездолётом
                                       медведьинским братом
горланю стихи мирозданию в шум.
Скоро!
             Скоро!
                          Скоро!
В пространство!
                             Пристальней!
Солнце блестит горы.
Дни улыбаются с пристани.

ПРОШЕНИЕ НА ИМЯ…

Прошу вас, товарищ химик,

заполните сами!

Пристает ковчег.
                              Сюда лучами!
При́стань.
                  Эй!
                         Кидай канат ко мне!
И сейчас же
                       ощутил плечами
тяжесть подоконничьих камней.
Солнце
              ночь потопа высушило жаром.
У окна
            в жару встречаю день я.
Только с глобуса — гора Килиманджаро.
Только с карты африканской — Кения.
Голой головою глобус.
Я над глобусом
                            от горя горблюсь.
Мир
        хотел бы
                         в этой груде го́ря
настоящие облапить груди-горы.
Чтобы с полюсов
                               по всем жильям
лаву раскатил, горящ и каменист,
так хотел бы разрыдаться я,
медведь-коммунист.
Столбовой отец мой
                                     дворянин,
кожа на моих руках тонка.
Может,
             я стихами выхлебаю дни,
и не увидав токарного станка.
Но дыханием моим,
                                   сердцебиеньем,
                                                                 голосом,