Над городом сиял купол ярко-голубого неба, и только внизу, где небо соприкасалось с крышами, оно было мутноватым от поднимавшейся вверх пыли. Фасады многоквартирных домов смыкались в молчании, уходя ровной, прямой линией к центру города. Над улицами, широкими, но без величавости, тянулись электропровода, на которых висели фонари. Из дворов выглядывали там и сям верхушки тополей, да иногда выбегали за ворота дети с игрушками и сладостями в руках.
В центре просторных автостоянок размещались магазины и универмаги, разукрашенные снаружи рекламными плакатами и омываемые неясными звуками далекой музыки.
Город лежал в низине, и можно было представить, что зеленые острова тополей соединены между собой сетью подземных водных артерий. Горы были в отдалении; с их вышиной соизмерялись, казалось, только волны городского шума и пыли, когда, поднятые ветром, они утомленно качались над улицами и площадями.
Здесь нам, может быть, следовало бы упомянуть о том, что у Мюрада была надежда: он мечтал о Бухте Предназначения. Он видел эту бухту перед собой, две красивые, смелые излучины, размашисто вдававшиеся в зеленые берега. В том месте, где излучины сходились, был риф, верхушка рифа, но никакой опасностью это не угрожало. Такими светлыми и тихими были воды бухты, расстилались такой гладью, что по ним хотелось пробежать, чтобы взобраться на риф. Бедный Мюрад — какие надежды!
В воскресные дни Мюрад любил ходить в церковь, здание квадратной формы, находившееся на городской площади. Приземистые кирпичные строения, окаймлявшие площадь, придавали ей вид большого фабричного двора. На колокольне гнездились голуби; они часто пролетали по тихому воскресному небу над головами прихожан, которые, оживленно болтая, прогуливались по площади. Не то, чтобы Мюрад был верующим. Он только наслаждался органной музыкой и разглядывал лица женщин, когда они молились.
Он остановился перед булочной, куда иногда заходил за хлебом. На деревянной дверной раме у входа бросались в глаза рекламные щиты: всевозможная выпечка. Мюрад вошел и купил сайку в сахаре. Хозяйка булочной, дородная красавица, одарила его улыбкой — улыбкой жестокого идола. На булочнице был халат с глубоким вырезом, открывавшим ее полные груди.
Уезжаете? спросила она.
С чего Вы взяли?
Вы выглядите таким путешественником! — Она засмеялась.
Да, сказал Мюрад, это правда: я уезжаю.
Откусывая от булки и жуя, он стоял перед прилавком и смотрел на булочницу. Она носила золотые серьги. Тут ему пришло в голову, что, прощаясь с хозяином своего дома, он не пожал ему руку. Он восполнил это упущение, протянув руку булочнице, и она снова засмеялась.
