твоя, господин Вассерман! — И сказал папе и маме: — Вот, десять лет уже он у нас в лечебнице для душевно тронутых — в Бат-Яме, и никогда не можно понять его, вечно тянет какие-то свои пей-й-сни, что ли, и разговаривает сам с собой, как вот сейчас, не то молится, не то неизвестно что, и вообще не слышит, что ему скажут — глухой, бедняга, небех, вот твоя мишпухе. — Он кричал ему в самое ухо, чтобы показать всем, что старик и вправду глухой: — Ха, глухой как пень! Как пробка! Кто может знать, что они там ему сделали, да сотрется их имя, ну, мы не ведаем даже, где он был, в каком лагере или где там еще, ведь привозили к нам людей и похуже, вы должны были видеть, не дай Бог вам такое узнать, но вот месяц назад, или вроде того, открывает он вдруг рот и начинает говорить всякие имена, разных людей, и говорит тоже: „Хани Минц“. Так наш заведующий проделал такую небольшую работу, вроде как сыщик, и выяснил, что все люди, которых он назвал, уже умерли, да будет их память благословенна, а госпожа Хани Минц записана тут, в Бет-Мазмиле в Иерусалиме, но и она, да будет память ее благословенна, тоже померла, и что вы ее единственные родственники, ну, и что там — господин Вассерман здоровее уже, верно, так и так не станет, но он молодцом: умеет потихоньку кушать самостоятельно, и, извиняюсь, нужду свою тоже справляет самостоятельно, а государство наше несчастное, небех, нищее, и врачи у нас сказали, что можно держать его даже в таком его состоянии дома, наконец-то семья, верно? И вот пакет со всеми его вещичками, одежонка его и бумаги про болезнь, документес то есть его, и всякие рецептес на лекарства, которые он у нас получал, а он, правда, очень удобный — послушный и тихий, кроме, конечно, как эти его размахивания и еще что бормочет, но это ничего, ничего такого страшного, в самом деле пустяки, ерунда, у нас все его любили, называли его семья Малевских — за то, что все время пел, это, понятно, смехом, в шутку, ну, скажи уже „здравствуйте“, „шалом“ скажи своим детям! — проорал он старику в ухо. — Ха, ничего, глухой как пень, и вот, господин Нойман, подпиши ты мне тут и тут, что получил его от меня, может, есть у тебя какая-нибудь бумага, удостоверение какой-нибудь личности? Нет? Не страшно. Я и так верю. Ну, шойн, ладно, чтоб было в добрый час, это большая радость, я так понимаю, ну, прямо как младенчик родился, да, ничего, вы привыкнете к нему, ну, мы должны вернуться уже в Бат-Ям, есть еще много работы, благословен Господь, до свиданья, господин Вассерман, не забывай нас!» И он засмеялся прямо перед самым лицом старика, который вообще не замечал, что он там, тотчас забрался в свою перевозку и скоренько укатил.
