Но она знала, что значила для него гораздо больше. Знала, что он был добрым, внимательным и с готовностью приходил на помощь, если дорогой ему человек был в беде. И ее сердце тянулось только к нему.
Ханна отыскала на спинке стула мужские джинсы и протянула их владельцу, затем дождалась, когда он их наденет, и только тогда начала говорить. Он стоял совсем близко, несказанно соблазнительный в белой рубашке и черных джинсах, босоногий и сероглазый, и Ханне пришлось набрать побольше воздуха, чтобы к ней вернулась способность членораздельно выражаться.
— Я очень давно в тебя влюблена. Мне кажется, я ничего не предпринимала, потому что думала, что ты недоступен. А потом ты застиг меня врасплох. — Она остановилась, что перевести дыхание.
Кровь молоточками стучала в ушах; она ждала ответа, любого ответа. Но в комнате стояла мертвая тишина.
Прошла, как ей показалась, тысяча лет, и Брэдли сделал первое движение — взял в руки темно-серый свитер и принялся натягивать его через голову.
Ханна, конечно, не ожидала, что он запрыгнет на постель с криками радости, но такое хладнокровие стало для нее неприятной неожиданностью. Только не после того, что у них было. Только не после того, как он спал с ней в обнимку.
Она вдохнула поглубже, собрала каждую частичку любви, которую она к испытывала к тупоголовому болвану, и вступила на поле битвы без доспеха.
— Брэдли, ты не мог не понять, что я тебя люблю, для этого нужно быть совершенным слепцом. Я долго… я всегда тебя любила.
Ханна протянула к нему руки в мольбе, но, не получив ответа, бессильно их опустила. Ее ладони покалывало; ей так хотелось обнять его, прижать его покрепче. Но он просто стоял, глядя на нее непроницаемыми серыми глазами.
Страх, предвкушение и волнение сплелись в один клубок эмоций, и она выпалила:
— Я только что сказала, что люблю тебя, Брэдли. Я влюблена в тебя. Я не хочу возвращаться завтра на работу и притворяться, будто ничего не было. Я хочу встречаться с тобой, и держать тебя за руку, и ужинать с тобой, и заниматься с тобой любовью, и просыпаться в твоих объятиях, и…
В изумлении Ханна смотрела на то, как он в буквальном смысле отступает от нее подальше. Что еще хуже — она видела, что он уходит все глубже и глубже в себя, как было всегда, когда какой-нибудь горячий поклонник останавливал его на улице и просил дать автограф.
Испуг охватил ее, и она знала почему. Детство научило его отчуждению, и оно давалось ему легко, как дыхание. Но это было всего лишь преградой на ее пути. Как бы далеко он ни уходил в себя, она намеревалась следовать за ним.
