Элиза семенила следом.
Брэдли замедлил шаг, пока Ханна не поравнялась с ним.
— Я предлагала тебе бежать, — сказала она.
— Да, предлагала. — Брэдли покачал головой и расплылся в улыбке, от которой у нее снова сердце пустилось вскачь.
— Ты не можешь поехать с нами, — настаивала Ханна.
— Почему?
— Потому что ты не дашь мне развернуться.
Солнце светило ему в спину, и она не видела выражение его глаз, но голос с бархатцой восполнил эту потерю:
— Неужели?
Ханна невольно улыбнулась в ответ:
— Всякое может случиться.
Его «м-м-м…» в качестве ответа было слишком уклончиво.
— И как твой отец справляется с этим сгустком энергии?
Улыбка Ханны угасла. Она подцепила пальцем ремешок старых отцовских часов.
— Он умер, когда мне было четырнадцать.
И с тех пор она ощущала себя Золушкой, оставленной на милость своей семьи — только вот в случае Ханны мать и сестра были ей родными по крови.
— Он был просто без ума от Вирджинии. Мы с Элизой постоянно видели, как они целуются на кухне. Мы считали это отвратительным. Потом он умер. Не прошло и полугода, как она снова вышла замуж. С тех пор мы держали дистанцию.
Брэдли помолчал несколько секунд, затем сказал:
— Мне очень жаль.
— Спасибо.
Ханна подумала, а не настал ли удобный случай спросить о его семье. У нее не было понятия о том, живы ли они вообще и кем они были. Миссионерами, или охотниками за инопланетянами, или же королем и королевой какой-нибудь маленькой европейской страны, населенной только прекрасными людьми.
Или о том, обедает ли он у них дома каждую субботу.
Но в последнее мгновение Ханна передумала, не зная, как начать. Вместо этого она произнесла:
— Мама потом еще раз выходила замуж. Дважды.
С обещанием чтить и любить каждого из них так же, как она любила и чтила их отца. И всякий раз ее слова оборачивались ложью. Вот почему Ханна никогда не даст такой клятвы, которой не сможет исполнить. Она должна знать, что за ответным обетом будет аналогичная верность и ответственность. Сама мысль о другом союзе внушала ей неприятие.
Брэдли повернулся, чтобы посмотреть на Вирджинию.
«Как мошка к огню», — с горечью подумала она.
— Твоя мать… — начал он, и Ханна приготовилась в тысячный раз услышать знакомые слова. «Твоя мать такая утонченная, а Элиза — просто прелестная куколка. А ты… совсем другая». — Она… — Брэдли снова остановился. — Она носит на себе столько рюшек, сколько во всем Милане не сыщешь.
Ханна рассмеялась — радостно, внезапно, но тут же закашлялась.
