— Он должен ехать, — решительно возразил Костя.
— Я должен ехать, — повторил за ним я.
Мы в последний раз пили “Изабеллу”. Как всегда, произносились тосты. Уже под утро я покинул этот гостеприимный дом. От тумана улицы были сырыми. Глубокие канавы у тротуаров, выпуклая дорога говорили о силе местных дождей, время которых еще не наступило. На причале я распрощался с Васо.
— Может быть, займешься своей язвой? — спросил я.
— Хо! Моя язва! — Васо засмеялся. — У меня, мцерали, такой желудок, что я могу камни переваривать. Моя язва — это военная хитрость, все равно всего вина не выпьешь, надо и себя иногда поберечь. Ну, гагимарджос!
Нелепая фигура Васо еще долго виднелась на причале.
— А ты знаешь, что такое гагимарджос? — вдруг спросил Костя.
— Приветствие, — сказал я.
— Не совсем то, что ты думаешь, — сказал Костя. — На русский язык его надо переводить так: победы тебе! Он пожелал тебе победы.
— Да уж как-нибудь, — сказал я.
— Ну и слава богу, — сказал он.
В Ленинграде дни стояли такие ясные, воздух был так прозрачен, таким ослепительно-голубым было небо, и такой золотой листопад парил в парках, что мне тут же захотелось работать, и я за неделю написал два рассказа и начал повесть, которую вынашивал с весны.
1974
