Да, своеобразна психология революционных эпох: у Ленорманши бывали принцесса Ламбаль, Мирабо, Камиль Демулен, Дантон, Гош, Барер, Тальен. Ее собственное свидетельство об их посещениях, конечно, ничего не стоило бы. Однако о некоторых посетителях ее кабинета мы знаем и из других, более надежных источников. Весной 1794 года к мадемуазель Ленорман, по ее словам, зашел с Сен-Жюстом и сам Робеспьер. Разумеется, ему выпала девятка пик, и он смертельно побледнел. «Чудовище задрожало», — рассказывала впоследствии Ленорманша. Может быть, она Робеспьера никогда в глаза не видела: других свидетельств о его визите, насколько мне известно, нет. Позволительно, кроме того, предполагать, что особенно влиятельным чудовищам Сибилла не так уж откровенно предсказывала гибель. Однако кому-то из высокопоставленных лиц она, очевидно, предсказанием не угодила: неожиданно ее арестовали и посадили в тюрьму, пользовавшуюся особенно зловещей славой. Сама она приписывала свой арест именно пиковой девятке Робеспьера.
Какие предсказания мадемуазель Ленорман тогда делала себе самой, мы не знаем. Но основания для тревоги у нее были: на эшафот в 1794 году можно было попасть за что угодно; можно было попасть и за рабдомантию с лампадомантией. Вышло, однако, не горе, а радость. Благодаря аресту Ленорманша познакомилась с Жозефиной.
Виконт Александр де Богарне был избран в Генеральные Штаты депутатом от дворянства округа Блуа. Как известно, избиратели давали депутатам наказы, так называемые cahiers. Наказ Богарне писал местный помещик, знаменитый Лавуазье. Он, собственно, дворянином не был, но для него, очевидно, сделали исключение. Наказ Лавуазье составил просвещенный, — он и теперь, с некоторыми вполне естественными изменениями, мог бы пригодиться на выборах французскому или английскому политическому деятелю. С этим наказом Богарне прибыл в Версаль. По-видимому, он недурно говорил или, точнее, выразительно читал речи по написанному тексту (как делали большинство ораторов Французской революции). У него была репутация храброго офицера. Помогал ему вначале, как водится, и титул, впоследствии его погубивший. Богарне имел успех среди людей, которые начинали революцию, еще не сознавая этого ясно.
Несколько депутатов из Бретани — в большинстве священники — видимо, потерявшись немного в новой обстановке королевской резиденции, основали бретонское землячество. Помещалось оно где-то на Avenue de Saint-Cloud, а где именно, в точности неизвестно. Но помещение было хорошее, к бретонцам стали захаживать другие депутаты. Разговаривали о политике, закусывали, обменивались впечатлениями: хорошо живет король! В октябре Генеральные Штаты, уже ставшие Национальным собранием, перебрались в Париж. За ними туда перебралось и землячество «Бретонский Клуб». Помещение сначала сняли в неудобном месте, на Place de la Victoire. Но как-то оказалось, что приор якобинского монастыря, очевидно сочувствуя землячеству, готов предоставить для его собраний залу монастырской библиотеки. Место было центральное, за помещение приор, вероятно, денег не требовал. Землячество немедленно перебралось и на радостях переменило название: стало называться «Общество друзей конституции, заседающее в якобинском монастыре в Париже». Кто-то в шутку прозвал членов клуба якобинцами. Шутка была не Бог знает какая, но название привилось. Получило популярность и учреждение. Первоначальных его хозяев-учредителей очень скоро вытеснили другие люди, и из мирного бретонского землячества постепенно создалась одна из самых грозных революционных организаций истории.
