— Загляните на минутку, — сказал он.
Я не возражал.
— Поразительная история, — сказал он, бросая шляпу на стул и отворяя дверь в свою приемную.
Он уселся в потертое кожаное кресло и уставился неподвижным взглядом в стенку напротив. Хэйдок был явно ошеломлен, сбит с толку.
Я сообщил ему, что нам удалось установить время, когда был произведен выстрел. Он рассеянно выслушал известие.
— Это окончательно исключает вину Анны Протеро, — сказал он. — Что же, я рад, что эти двое тут ни при чем. Они оба мне нравятся.
Я верил ему и все же не мог не задать себе вопрос: если, по его же словам, оба они ему нравились, почему он так помрачнел, узнав, что они невиновны? Только сегодня утром он был похож на человека, у которого с души свалился камень, а теперь сидел передо мной растерянный, в глубоком расстройстве.
И все же я знал, что он говорит правду. Ему нравились оба — и Анна Протеро, и Лоуренс Реддинг. В чем же дело, откуда эта сумрачная сосредоточенность? Он сделал над собой усилие, чтобы встать.
— Я хотел поговорить с вами о Хоузе. Весь этот переполох заставил меня позабыть про него.
— Он серьезно болен?
— Да нет, ничего серьезного у него нет. Вы, конечно, знаете, что он переболел энцефалитом[20], или сонной болезнью, как это обычно называют?
— Нет, — ответил я, крайне удивленный. — Понятия не имел. Он мне ни слова про это не говорил. А когда он болел?
— Примерно с год назад. Он выздоровел, в общем, насколько можно выздороветь при такой болезни. Болезнь особая — после нее бывают поразительные остаточные явления, она отражается на психике, на моральном облике. Характер может измениться до неузнаваемости.
Он долго молчал, потом продолжал:
— Сейчас мы с ужасом думаем о тех временах, когда жгли на кострах ведьм. Мне кажется, что настанут дни, когда мы содрогнемся при одной мысли о том, что мы когда-то вешали преступников.
— Вы против высшей меры наказания?
— Дело даже не в этом. — Он умолк. — Знаете, — медленно произнес он наконец, — моя профессия все же лучше вашей.
— Почему?
— Потому что вам приходится очень часто судить, кто прав, кто виноват, а я вообще не уверен, что можно об этом судить. А если все это целиком зависит от желез внутренней секреции? Слишком активна одна железа, слишком мало развита другая — и вот перед вами убийца, вор, рецидивист. Клемент, я убежден, что настанет время, когда мы с ужасом и отвращением будем вспоминать долгие века, когда мы позволяли себе упиваться так называемыми справедливыми мерами наказания за преступления, и поймем, что осуждали и наказывали людей больных, которые были не в силах справиться с болезнью, бедолаги! Ведь не вешают же того, кто болен туберкулезом!
