— Одолжите мне ваше ружье, Олмэйр, — сказал Виллемс, сидя за столом, на который коптящая лампа бросала красноватый свет, освещая неубранные остатки обеда. — Мне хочется, когда взойдет луна, пойти поискать оленя.
Олмэйр, сидевший боком к столу, раздвинув локтем грязные тарелки, вытянув ноги и устремив глаза на кончик травяных туфель, отрывисто засмеялся.
— Вы могли бы ответить да или нет, вместо того, чтобы производить этот не особенно приятный шум, — заметил Виллемс с холодным раздражением.
— Я ответил бы, если б верил хоть единому слову из того, что вы говорите, — ответил Олмэйр, не меняя позы и говоря медленно, останавливаясь, будто бросая слова на пол. — А так — какой смысл? Вы знаете, где ружье. Вы можете взять его или не брать. Ружье. Олень. Чепуха! Охотиться на оленя! Вы за… газелью гоняетесь, мой дорогой гость. Для этой дичи вам нужны золотые кольца и шелковые саронги, мой могучий охотник. И этого вы не получите, сколь бы ни просили, я вам говорю. Целыми днями среди туземцев. Много вы мне помогаете, нечего сказать.
— Вам не следует так много пить, Олмэйр, — произнес Виллемс, стараясь небрежностью тона прикрыть свою ярость. — У вас слабая голова. Всегда была слабая, насколько я помню по Макассару. Вы слишком много пьете.
— Я пью свое, — отрезал Олмэйр, быстро поднимая голову и бросая на Виллемса свирепый взгляд.
Эти два представителя высшей расы с минуту дико глядели друг на друга, затем одновременно, будто по уговору, отвернулись и встали. Олмэйр, сбросив туфли, улегся в гамак, повешенный между двумя колоннами веранды, чтобы можно было пользоваться малейшим ветерком жаркого времени года, а Виллемс, нерешительно постояв у стола, молча сошел с веранды и прошел через двор к маленькой деревянной пристани, у которой несколько маленьких челнов и два больших белых вельбота дергались на коротких причалах и стукались друг о друга в быстром течении реки.
Он вскочил в самый маленький челн, неуклюже закачался, отдал конец и, слишком сильно оттолкнувшись, чуть не перевернулся. Пока он снова пришел в равновесие, челн успел отплыть сажен на двадцать. Он опустился на колени на дно суденышка и сильными взмахами весла начал грести против течения. Олмэйр, обхватив руками колени, выпрямился в гамаке и, полуоткрыв рот, глядел на реку; вдруг он различил челн и человека, гребущего мимо пристани.
— Я знал, что вы поедете, — крикнул он. — Но возьмете ли ружье? — добавил он, напрягая голос.
