Уцелевшая в бронированном контейнере магнитофонная нить с записью голоса штурмана и отмеченные самописцами перегрузки подсказали аварийной комиссии, что невероятное — просто, так непростительно просто, что недостойно значиться рядом с жизнью и смертью.
Но так казалось на земле… Когда машина с полетным весом более ста тонн принимается за дельфиньи пляски в воздухе, именуемые раскачкой, из кабины самолета, вошедшего в эти непокорные рукам летчика колебания, все выглядит иначе. Возникновение раскачки в так называемой зоне наибольших ошибок управления не только не было загадкой, но и предупреждалось установленными на «С-14» самодействующими механизмами — демпферами, — автоматически парирующими самовозникающие изменения угла атаки. Но те же колебания летчик не в состоянии погасить своими руками, потому что слишком длинен по времени путь «человек — рули», потому что наиболее быстро и полноценно машина слушается их при главных, характерных для нее режимах полета… А демпфера, включаясь в работу всякий раз, когда штурвал замирал в руках Димова, еще более усугубляли положение… В других условиях все было бы иначе, но самолет не ходит за ручкой одинаково во всех полетных режимах, и зоной наибольших ошибок управления для «С-14» остаются взлетно-посадочные скорости, здесь машина особенно «строга»…
Они едва взлетели, магнитофон успел записать всего несколько фраз, продиктованных Саниным по обязанности штурмана:
— Скорость триста пятьдесят… Скорость четыреста…
После недолгой паузы удивленный вопрос:
— Куда ты тянешь?
Неясные щелчки, треск, судорожный вздох, как если бы человек хотел, но так и не смог ничего сказать. И опять голос Санина:
— Жора, куда ты тянешь?
Ему никто не ответил.
— Куда ты тянешь? — крикнул Сергей в последний раз и звонко выругался.
Магнитофонная нить не выдала больше ни звука.
Острые всплески на ленте самописца легко расшифровали слова Санина: «семерка» развалилась в воздухе от перегрузок, превысивших предельные величины в несколько раз.
Все происшедшее от взлета до падения уложилось в считанные минуты и в представлении Лютрова выглядело так.
В трехстах метрах от земли, когда убрались закрылки и вслед за колесами шасси захлопнулись створки гондол, вертикальный порыв воздуха задирает самолет кверху — кабрирующий момент. Рефлекторным движением — штурвал от себя — Димов привычно парирует нежелательное увеличение угла атаки, пытается вернуть машину к нормальному углу набора высоты. Летчика нервирует непослушание самолета, и он все дальше отдает штурвал. Но скорость мала, реакция «семерки» на отклонение рулей запаздывает, на мгновение кажется, что самолет не управляем. Но вот он поворачивается к земле, тревога отхлынула, чтобы тут же вернуться снова: линия горизонта пересекла стекла кабины и метнулась в небо! Теперь штурвал на себя, еще, еще!.. Но самолет несется вниз, как завороженный. И кажется, проходит не пять, а тысяча секунд, пока руки переведут машину из пике в набор высоты, сопровождая переход угрожающими перегрузками… Вверх!.. Вниз!.. Вверх!.. И машина не выдерживает.
