теста и переставила мебель в доме... но сына нет. Она несколько раз съедает свои
именинные торты, задувает свечи... но сына все нет. Она сменяет десяток настенных
календарей... нет сына.
Тогда Сара решает взять дело в собственные руки («Может быть, Бог хочет, чтобы
я сама об этом позаботилась»).
Она убеждает Аврама, что время уходит («Согласись, Аврам, ты ведь тоже не
молодеешь»). Она приказывает своей служанке Агари пойти в спальню Аврама и
спросить, не нужно ли ему чего-нибудь («И чтобы все было исполнено, все! »). Агарь
входит в спальню служанкой, а выходит будущей матерью. И начинаются проблемы.
Агарь заносчива. Сара ревнива. У Аврама уже голова идет кругом. А Бог называет
младенца «диким ослом» — подходящее имя для того, кто рожден из упрямства и
должен будет упрямо протаптывать себе путь в историю.
Это не тот семейный уют, какого хотелось бы Саре. И это не та тема, которую
Авраму хотелось бы почаще обсуждать с Сарой за ужином.
Наконец, спустя четырнадцать лет, когда Авраму стукнуло сто годков, а Саре —
девяносто... когда Аврам перестал слышать советы Сары, а Сара — их давать... когда
обои в детской совсем выцвели, а мебель давно вышла из моды... когда любое
напоминание об обещанном ребенке влекло за собой лишь вздохи и слезы и долгие
взгляды в безмолвное небо... тогда Бог навещает их и говорит, что им пора выбирать
имя для будущего сына.
Аврам и Сара отвечают одинаково — смехом. Смеются они отчасти из-за того, что
это слишком хорошо, чтобы быть правдой, а отчасти — из-за того, что это все-таки
21
может ею оказаться. Они смеются, потому что оставили надежду, а вновь
родившаяся мечта всегда радует, пока не станет реальностью.
Они смеются над абсурдностью ситуации.
Аврам смотрит на Сару — беззубую, часто похрапывающую в своем кресле с
запрокинутой головой и отвалившейся челюстью, такую же цветущую, как чернослив, и настолько же морщинистую. И хохочет. Он старался сдержаться, но не смог. Он
всегда любил хорошую шутку.
Сара не менее довольна. Услышав известие, она не успела удержать вырвавшееся
из груди кудахтанье. Она что-то бормочет о том, что ее мужу нужно бы кое-что
побольше, и снова смеется.
Они смеются, потому что так всегда бывает, когда тебе обещают совершить
невозможное. Они чуть-чуть смеются над Богом, но в основном вместе с Богом —
ведь Бог тоже смеется. Затем, все еще с улыбкой на лице, Он начинает совершать
лучшее из всего, что совершает, — то, чего не может быть.
Он кое-что меняет — прежде всего, их имена. Аврам, то есть «отец», теперь будет
