— Теперь мне нужны пять человек: самых смелых и не дорожащих своей жизнью. — Он положил оружие на один из стульев. — Остальные могут идти.
Зал наполнился голосами и шевелением. На этот раз заседание общества ИВЧ-фашистов было кратковременным из-за возможной опасности со стороны противников. Как и требовалось, в зале осталось шесть человек, включая Александра. Среди добровольцев оказалось две девушки и три парня. И на лицах их написано было, что они не остановятся ни перед чем на пути достижения поставленной цели…
— Ганс, я не думаю, что это планировалось как теракт со стороны созидающих… — сказал Александр парню в пальто и шляпе. Тот в ответ кивнул головой, подняв воротник. — Тем более они послали к нам человека — свое низшее звено.
— Если бы они хотели нас убить, зная место наших собраний, это бы не составило особого труда. Скорее, они просто дали знать, что война опять началась, и они хотят выбрать нечто более изощренное, нежели взрыв гранатой… — произнесла скуластая женщина, осматривавшая перед этим тело врага. Остальные рассматривали пахнущее промышленной смазкой оружие.
— У тебя есть план? — спросила женщина у молчаливого Ганса, не издававшего абсолютно никаких звуков.
Он медленно помотал головой, но всем своим видом был готов показать, что вскоре данный вопрос разрешиться. В следующий раз они впятером соберутся уже в другом месте и уже для обсуждения конкретной операции. Там они должны будут решить, как им совершить ответный визит в зловещие чертоги Святого Початка, возглавляющий некий странный храм имени Создания и Суицида.
Городские свалки всегда были отражением человеческой жизни, ее истории и внутреннего опыта. Львович, у которого, кажется, не было имени, капался ежедневно в мусоре и на вопрос сторожа и его придворных «какого х… он здесь делает?» отвечал, что на него возложена миссия высшими силами найти недостающий компонент какого-то «очень странного и приторного механизма трансформации человеческого счастья». Сторожа, которые иногда являлись то из мусора, то с неба, услышав ответ, тут же испарялись, оставляя Львовича за его чересчур важной работой.
В общем, на Львовича, облаченного в одни лохмотья, внимания почти никто уже не обращал. Он, словно обожающий свою работу гарболог,[2] тщательно вскрывал каждый кубометр мусорного покрытия и с педантичностью зоолога, готового защитить докторскую диссертацию, перебирал это свидетельство существования человечества.
