— Благодарю, гауптман. Ваше замечание справедливо. Рад, что вы с таким пониманием относитесь к моим задачам и обязанностям.
Комендант лагеря с кислой миной, но учтиво козырнул Верку и направился к виселице.
Ключевский стоял перед строем. Мысленно он уже испытал все, что испытывает человек, которого казнят на виселице: страх, сменяющийся оцепенением, отвращение, когда веревка впервые коснулась шеи, бег беспорядочных мыслей, мелькание образов, ужас от внезапной боли, муки удушья и избавление от всего этого — потеря сознания, спасительный переход в небытие. Близкая смерть уже была чем-то окончательно решенным, неизбежным и не страшила его; страшило то, что, возможно, его великолепный замысел побега, который стал главной целью его жизни и уже существовал как бы самостоятельно, отдельно, независимо от него, не будет кем-либо осуществлен, умрет вместе с ним. Две смерти... Как это тяжело, несправедливо. И еще мучила мысль, что не сумел передать друзьям бутерброд.
Он услышал шаги позади себя, оглянулся, его охватило желание огреть ведерком по голове ненавистного эсэсовца. Но при одном взгляде на лица оберштурмфюрера и технического гауптмана он сразу же сообразил: что-то изменилось в первоначальном решении немцев и изменилось в его пользу — он будет жить. Да, он будет жить!
Все же Юрию пришлось вынести еще несколько минут смертельного томления. Он продолжал стоять у столба, лицом к товарищам, когда оберштурмфюрер снова обратился к пленным. На этот раз речь эсэсовца была короткой. Не глядя на Ключевского, словно забыв о существовании этого пленного с черным ведерком в руке, Брюгель бросал короткие фразы, Цапля переводил. Из слов коменданта можно было понять, будто бы начальник ремонтной базы гауптман Верк установил, что один из пленных пытался вывести из строя оборудование. Сейчас этот пленный будет казнен. Так поступят с каждым саботажником.
Пленные в шеренге все еще были уверены, что речь идет о Чарли. Да и сам Ключевский холодел от мысли, что он неправильно прочел выражения на лицах оберштурмфюрера и гауптмана. Тут Брюгель повернулся к переводчику.
— Где этот маляр? Пусть напишет на куске фанеры слово «Саботажник». — И эсэсовец ткнул пальцем в строй. — Пленному с жетоном № 29 выйти из строя.
Нет, Юрий не ошибся, смерть и на этот раз минула его.
Повесили Сазонова, по лагерному прозвищу Таракан, стоящего в строю рядом с Петром Годуном. Повел бы оберштурмфюрер пальцем чуть вправо, и на виселице оказался бы Петр. Таракану нацепили на грудь дощечку, он пучил глаза, сопел, очевидно, от страха потерял способность соображать что-либо. Лишь когда петля начала затягиваться на шее, из груди Таракана вырвался короткий хриплый крик. И он закачался у перекладины.
