Ася задыхалась в этой плохой своей поре, когда вдруг вспомнила проклятие Киры Петровны. И испугалась до колик в животе. Все читанное и слышанное о сглазе и порче, как выяснилось, отложилось в ней. И служило отменным кормом страху за себя. То, что раньше считалось ею лишь рабочим моментом в жизни ее души, теперь представилось мучительством этой самой души чужой злой волей. Ася была вынуждена признать правоту Киры Петровны под пыткой колдовства.
– Нет, нет, нет, – твердила Ася, бегая по спальне и заткнув уши. – Я не стану второй Кирой, Дашка третьей и так далее. Я имею право на собственные ошибки. Это старуха безошибочна, как японский калькулятор в арифметических действиях, которые можно проверить, выполнив на бумажке. Я не собираюсь обеспечивать собой вечное земное существование Киры Петровны. Я на примерах почти всех своих знакомых убедилась, что она и так вечна. Молотком своего нежелания умирать она вколачивала в меня гнусности. Я сопротивлялась. И была ею за это проклята. И сразу все в жизни разладилось. И никакого просвета впереди.
Как Асе нужна была удача. Немедленно. Чтобы судьба, естественно, посредством каких-то людей сказала ее выбору «да». Чтобы рыкнула, провопила, прокричала это «да». Но дни перезрело срывались с веток обстоятельств, и никто их не подбирал. Бессонница и тошнота крепко подружились с Асей. И однажды ночью, впервые после кончины бабушки, она принялась молиться.
– Господи, – взывала Ася, – милый, добрый, справедливый, единственный. Я знаю, что люди материальны, поэтому с ними всякое может случаться: болезни, гибель родных, предательство близких. Нет застрахованных от несчастий. Но, если они будут ниспосланы Тобой, я все приму безропотно. Нет, вру, поропщу, Ты уж прости. Я признаю Твое право распоряжаться моей душой. Твое, но не Киры Петровны. Она не в состоянии навредить мне, потому что я принадлежу со всеми своими потрохами Тебе, а не ей. Самое большое унижение, нет, самая большая низость – поверить в ее безраздельное влияние на мое настоящее и будущее. Ты только не карай ее: она, верно, свихнулась, раз надумала подменять собой Тебя. Она вообразила себя всемогущей, а Ты, получается, у нее на посылках. В общем, Ты делай со мной что хочешь. А ей не давай. Я прощаю ее, честно. Ты же прости нас обеих, обе дуры…
В ночи молельщице виделись кошмары: какие-то печальные блестящие глаза плыли сквозь маслянистую тьму, беременная женщина в старомодном клетчатом сарафане отрешенно смотрела мимо нее, черные крысы с белыми грудками шныряли в старинном комоде со снежно хрустящим постельным бельем. Ася схватила их за глотки, хотела задушить, но то ли пожалела, то ли побрезговала и выкинула за дверь. Она вставала, бродила по квартире, курила, пила кофе. Но ощущение, будто она бродит, курит и пьет во сне, а в реальности все еще душит крыс, было неистребимо. И до рассвета она повторяла вариации своей молитвы. И темень вдруг взорвалась необыкновенно яркими и чистыми красками: густо, сплошь, неостановимо валились откуда-то сверху на Асю игрушки и конфеты, звездочки и шарики… «Еще, еще, еще», – восторженно упрашивала Ася. Но поток постепенно иссяк, и только одна изумрудная хлопушка все падала, падала, падала… Ася спала часа полтора, но встала с кровати такой спокойной и радостной, какой себя уже забыла.
