— Красавица! Ты не актриса?
— Я диалогистка.
— Ишь, какие нынче диалогистки пошли! Кто родители?
— А почему вы так поздно тут? Всенощная давно закончилась.
— От ответа уходишь. Но я не настырный. Почему поздно? В саду работал, пионы сажал. Любишь пионы?
— Издалека. У меня на цветы аллергия. Кстати, Марк, когда будешь хоронить меня — никаких цветов в гробу, пожалуйста!
— Катуар!
Отец Синефил проводит рукой по маковой голове Катуар:
— Шутница. А что за буква на плече твоем?
— Холодновато тут у вас.
— Опять не отвечаешь. Ну, Господь с тобой.
— У вас есть пассатижи?
— У отца Синефила все есть в хозяйстве. Какой монастырь без пассатижей?
Через двенадцать минут мы с отцом Синефилом следим в саду, как Катуар, склонившись над перевернутым к небу колесами беспомощным Бенки, легко откручивает древние гайки и возвращает цепь родной шестеренке.
— Вот мастерица! — смеется отец Синефил. — Не феминистка ли часом?
— Не дай бог! — Катуар отвечает, не обернувшись. — Ну все, Бенки. Ты будешь жить. Только масло теперь нужно.
— Есть елей, — отвечает отец Синефил.
Еще через шестнадцать минут Бенки с титановой подругой стоят у беленой стены, прижавшись друг к другу. Отец Синефил поливает из шланга на руки Катуар, она трет их растрескавшимся хозяйственным мылом, чуть стонет от холодной воды.
— Марк, с чем ко мне пожаловали? — спрашивает отец Синефил. — Не велосипед же чинить.
— Покажите нам кино.
— Давно такого от тебя не слышал. А какое?
— Решайте сами, я доверяю вашему вкусу и чувству момента.
Отец Синефил бросает шланг на землю, снимает с яблоневой ветки полотенце, вышитое по краям синими крестиками, подает его Катуар и молвит:
— Тогда голливудскую классику. Она хорошо идет майскими ночами. Не успел оглянуться — звезды и месяц унес утренний ветер. Так и живем на нашем закатном бульваре. Молимся и сострадаем. Но хватит праздно болтать и упоминать всуе имя Голливуда. В храм!
Мы входим в церковь.
Отец Синефил берет с алтаря пульт в золоченом окладе, нажимает на кнопку. Поверх царских врат с ласковым жужжанием спускается бледное полотно.
— Господи! — восклицает Катуар. — Что это?
— Экран, — отец Синефил чуть зевает. — Сейчас принесу вам стулья. Поп-корн не держим, только кагор. По стаканчику?
— Да, — Катуар смеется. — Я с радостью!
Когда отец Синефил удаляется, Катуар целует меня в счастливый висок:
— Кто он такой? Прикольный поп!
— Дщерь моя, я все слышу! — голос незримого отца Синефила заставляет дрожать пламя свечей. — Кино для меня — вторая религия. Прикола тут нет. Греха, впрочем, тоже.
