Он отвёл общество к дальней беседке, завешенной сверху, как пологом, кроваво-красной листвой страстоцвета и окружённой с боков его же алыми соцветиями. С кровли беседки свисал из лоснистых листьев причудливый фонарь. Внутри, прямо под падавшим из фонаря светом помещался столик и стул с прямой высокой спинкой, на котором в полном одиночестве восседало немыслимое, пугающее, внушающее почтительный страх привидение — грязноватый, монголоидной внешности старик. Могло показаться, что он окаменел, до того неподвижными и безжизненными оставались его черты. Запозднившиеся гости, проходившие мимо входа в это капище, оглядывали старца, словно диковинную и зловещую причуду природы и, произнеся несколько шутливых фраз, удалялись. Никто не решался переступить порог, то ли из благоговения, то ли из-за отталкивающего, почти гнилостного смрада, испускаемого этой персоной. Стоя в почтительном отдалении, горстка Белых Коровок, служивших подобием охраны, неотрывно следила за каждым его движением. Впрочем, Учитель так ни разу и не шелохнулся. Почти прекрасный своей бессмысленной пустотой, привыкший к едва ли не божественным почестям, он сидел здесь для того, чтобы им любовались. Головы, почти полностью лысой, он, подобно христианам древних времён, не покрывал. Длинная ряса, поблёскивающая сальными пятнами, облекала его конечности и тучное чрево, на котором угадывались многочисленные складки жира. Два затянутых плёнкой недрёманных ока, выпучившихся почти в уровень со лбом, взирали в пустоту; вздёрнутый нос выступал на плосковатом лице, мертвенная бледность которого подчёркивалась бликами света, отражённого глянцевитой листвой, — лицо казалось поблёкшим и раскисшим, будто промокашка, всю ночь пролежавшая под дождём. На подбородке торчали реденькие серовато-зелёные волоски. Зиял раззявленный рот.
Никаких следов узнавания не отразилось на лице старца при появлении мистера Кита. Впрочем, спустя несколько времени он, казалось, начал утрачивать власть над своими губами. Губы задвигались, залопотали, по-младенчески загукали в бессловесном старческом вожделении. Кит, словно представляя некую музейную редкость, сказал:
— Мой дом — единственный на Непенте, до посещения которого он до сей поры снизошёл. Последнее время он, боюсь, с трудом волочит ноги; усади его на что-нибудь кроме стула с прямой спинкой, и больше уже не поднимешь. Подумать только, когда-то, наверное, был миловидным мальчишкой… Бедный старикан! Я знаю, чего он хочет. Эти молодые идиоты совсем его забросили.
