А вот, наконец, и епископ — сановник, которого дон Франческо назвал «не вполне либералом». Данная характеристика словно для него и была придумана. Злющая старая образина! Коричневый, будто мумия, с мутным взором и до того толстый, что ноги давным-давно отказались служить ему в каком-либо качестве, сохранив за собою лишь функцию сомнительной надёжности подпорок для стояния. В пышном облачении он ехал на белом ослике, ведомом двумя миловидными мальчиками-хористами в голубых одеждах. Приделанный к длинному шесту гаргантюанских размеров зонт>{24}, зелёный, с красными кистями, защищал его морщинистую главу от лучей солнца. В одной руке он сжимал некий священный предмет, в который его взор вперивался, словно в гипнотическом трансе, другая бессмысленно посылала благословения в сторону горизонта.
«Мумбо-юмбо»>{25}, — подумал мистер Херд.
Тем не менее, он созерцал эту карикатуру на христианство без содрогания. Она походила на сцену из пантомимы. В Африке ему доводилось видеть и кое-что посмешнее. В племени битонго, к примеру. Им, битонго, это шествие пришлось бы по вкусу. Они были христианами, купались в Вере, словно утки в воде, а на Пасху напяливали цилиндры. Но вруны — какие жуткие вруны! Полная противоположность м'тезо. Ах, эти м'тезо! Неисправимые язычники. Он давным-давно махнул на них рукой. Но при всё том ложь вызывала у них отвращение. Они точили чуть ли не напильником зубы, подъедали излишки родни по женской линии, что ни новолуние, умыкали себе новую жену и никогда не носили даже клочка одежды. Человек, появившийся среди м'тезо хотя бы с фиговым листочком на чреслах, уже через пять минут выглядывал бы из кухонного котла.
Как он всё же прилепился к ним душой, к этим чёрным туземцам. Такие здоровые животные! Этот спектакль, пришло ему в голову, пожалуй, выглядит вполне по-африкански — та же парная жара, те же ревущие звуки, слепящий свет, сверкание красок; и тот же дух непобедимой игривости в серьёзных делах.
Бамбули, кубанго, мугвамба! И буланго>{26} — племя, с которым, судя по всему, так хорошо знаком мистер Кит! По правде сказать, эти были уж до того хороши, что дальше и некуда. О них и рассказать-то ничего пристойного невозможно. И всё же, так или иначе, а не любить их было нельзя…
— С добрым утром, епископ! — произнёс поблизости чей-то голос.
Это был мистер Кит. Чисто умытый и пухлощёкий, в безукоризненной белизны костюме. Его сопровождал одетый в серую фланель друг, которого он тут же представил как мистера Эймза.
