— Не могу, не желаю вас понимать! — крикнул отец и вдруг поднялся, схватившись за сердце, пошатнулся…
Мы с Лойко подхватили его, не дали упасть, усадили в кресло… В лице у отца не было ни кровинки, губы побелели…
— Не желаю… — прохрипел отец и закрыл глаза, будто не хотел видеть Лойко.
Константин Степанович поднялся, виновато попрощался, вид у него был растерянный, а отец не ответил ему.
Провожая гостя, я спросил:
— Что же именно стряслось, я не понял из разговора.
— Маргеланский банк национализирован, перешел в руки государства, — объяснил Лойко.
Я знал, что в этом банке хранились все деньги отца, и понял одно: мы стали нищими…
Лойко увидел, что мне не по себе, и добавил:
— Ты не тревожься о будущем… Поедешь учиться! Твоему отцу трудно понять революцию — он совсем старик уже, и у вас разные пути… Для будущего твоего не богатство важно, а учеба, знания… — Он еще что-то говорил, но я плохо понимал его да и не слушал — все мысли мои в эти минуты были об отце.
Так ничего и не ответив гостю и не попрощавшись с ним, я поспешил к отцу. Он, по-прежнему неподвижный, полулежал в кресле, сжав кулаки и закрыв глаза…
Я подбежал к отцу, взял его за руку — и выронил ее…
— Папа, папочка, папа… — звал я и не дождался ответа.
Отец не перенес потери всего своего состояния, не выдержало сердце…
… Мама слегла от горя. Помочь, утешить и ободрить нас приехали из нашего кишлака родственники и друзья отца, дни проводили у маминой постели. Но удивительно — слова утешений будто давались им с трудом, зато с охотой рассказывали о собственных несчастьях — и было что послушать. Оказывается, несколько дней назад, ночью, на кишлак напали вооруженные всадники, и будто бы видели люди у них на шапках красные звезды. Разграбили эти всадники с десяток дворов, немало забрали разного добра, и угнали с собой коров, и увезли несколько молоденьких девушек. И особенно пострадал близкий наш родственник — мой дядя Алибек, брат отца, с детства немой… Его дом остался стоять пустым… Женщины, приехавшие из кишлака, плакали, рассказывая о беде, и дядя тоже беззвучно раскачивался в плаче, хоть и не мог сказать…
Я знал про него, что еще мальчишкой, чем-то сильно напуганный, он лишился речи: отец мой долго пытался вылечить его и, потерпев неудачу, возил брата к знаменитым у нас врачам. Но немота осталась. Дядя все слышал и понимал, мог читать и писать, но говорить ему не было дано.
Отца похоронили, родственники гостили у нас, оставив собственные несчастья, и старались помочь нашей осиротевшей семье, шли дни, — но правильно говорят: беда одна не приходит…
