Кое-как существовал на то, что удалось спасти из наших денег. И вот теперь — пять лет уже в этом городе, служу на телеграфе. Иногда хожу наверх — слушаю, как играет та бедная женщина. Она ведь из Хорезма, мелодии ее — мне родные. Последняя ниточка…
Я понимаю, там все теперь по-другому, и домик наш в Ургенче, и сад в Чалыше не сохранились, наверное, но я закрываю глаза и вижу их такими, как оставил… Это — моя молодость… Увидеть бы ее напоследок — и ничего больше не просил бы я у жизни… Простите… я, наверное, утомил вас — рассказ мой, увы, не очень-то весел…
— А что стало с Гавхар? Вы так и не узнали?
— Представьте, знаю. Шесть лет назад, это в Каире еще было, я встретил туристов-узбеков, и среди них были мои земляки… Я расспрашивал их о родине, о Хиве, об Ургенче… И один из них знал когда-то Гавхар! Я, конечно, ничего не сказал им о себе…
Да… так ее тоже нашли — видимо, одновременно со мной… Нашли и спасли… Позже она поехала все-таки в Москву, училась там и стала врачом. Семья у нее была, отыскала-таки свое счастье…
Мы оба молчали, и старик грустно вертел в пальцах свою пустую чашечку из-под кофе. Я посмотрел на него, жалкого и опустошенного, и мне захотелось выйти на улицу. Старик, видно, почувствовал это.
— Простите меня… Увидел земляка — и вдруг захотелось рассказать о себе. Чтобы хоть кто-нибудь на родине знал, что я есть, что существую…
Он поднялся, поклонился молча и вышел.
Родина!.. Мирная и ласковая моя земля… Как представить жизнь без тебя! Как не глядеть с сыновней любовью в глаза твои! И если найдется человек, предавший тебя, — разве не будет похожа его жизнь на жизнь этого старика, одинокого и не нужного никому? Разве может быть счастливым человек без родины?
