Незадолго до того, как злющая архитекторша его бросила, Томас рассказывал, какую шикарную они сыграют свадьбу.
Томас понял меня с полуслова.
— И что? Что я теряю?! Только время!
И время, и чувства, и деньги, а главное, надежду.
А если не будет надежды у этого нелепого немца, то он опять жрать начнет, как свинья, или завалится в клинику с неврозом — или еще хуже, будет ходить, полный таблеточного счастья, будет пугать людей своей эйфорией — мне рассказывали про Томаса, мне было жаль его очень.
— Не получится — уедет, — сказал он. — Теперь я думаю только позитивно. И пока все идет только в плюс, — он открыл папку, там были копии документов на румынском. Сертификаты чего-то ветеринарного.
— Хорошая бумага, — сказал я. Копии были цветные, а бумага плотная, глянцевая, почти как пластик.
— Если уж делать, то как следует, — сказал он, перекладывая листы. Один из них был распечаткой фотографии — наверное, из Интернета.
— Это она?
— Да, смотри какая.
— …
Она была головокружительно хороша.
И что после этого? Верить?
Деревня немецкая, небольшая, обустроенная скучно: двухэтажные домики блеклых цветов — розовых, желтых, голубых — выставлены рядами, без всяких палисадников впереди, как будто детские кубики. Ряды глухие, без просвета, а за ними жизнь кипит.
Вот, две старушки. Живут по соседству. Фрау Кнопф — фрау Шредер. У них Холодная война.
У одной я часто останавливаюсь — ее сын приходится мне приятелем, и, если мы шумной толпой едем на машине к Северному морю, то есть возможность переночевать в этом желтеньком доме — сделать по пути остановку.
О другой — фрау Кнопф — я слышу всякий раз, когда бываю в доме фрау Шредер, а потому и вспоминаю старушек всегда парно.
Фрау Шредер — фрау Кнопф.
Одна — высокая, худая, подтянутая, кудри залакированы волосок к волоску, на кашемировой нежно-розовой груди тусклый черный камень в серебряной оправе — была бы воплощенной леди, если б не некрасивая растоптанная обувь, в какой удобно отекшим ногам.
Другая — круглая, седенькая, глаза светлые, выпуклые, будто в два круглых аквариума воды налили, и рыбки там — по одной в каждом, живые и мелкие. Была бы русской, носила б цветастый платок по плечам, но она немка — на ней что-то вроде вязаной кацавейки.
Сухощавая фрау Шредер ходит, не спеша, хозяйство ведет с толком: дети, которые приезжают к ней в гости (то все трое разом, то по одиночке), завтракают не позднее десяти. Правило соблюдается неукоснительно. Однажды я проспал, и наутро внизу в столовой меня ждало бескрайнее поле белой скатерти с сиротливо стоящим с краешку утренним ассортиментом: чашка с блюдцем, тарелка, нож, ложечка, салфетка, термос с кофе, тарелка с колбасой и сыром, баночка варенья, яйцо в стаканчике, укрытое самодельной вязаной шапочкой. Мне стало стыдно, с той поры я старался не опаздывать, как бы сладко ни спалось мне в деревенской тиши.
