Дашу я узнал не сразу. Она стояла, где договаривались, у колонны в метро, кажется, на «Пушкинской». У нее был потерянный вид, она оглядывала людей, одного за другим, а сама выглядела как-то для себя несвойственно — по-сиротски. В пальто бордовом, какого-то особенно нелепого покроя. Наверное, сама Даша чувствовала себя в нем нелепо, и это чувство легко передавалось другим. Она казалась несчастливой, но говорить ей об этом я, конечно, не стал. Я дал ей свой новый телефон, мы договорились созваниваться, а потом возникла пауза длиной, наверное, с год.
Когда мы увиделись снова, Дашу было не узнать. Прежняя коза-дереза вернулась, но уже в обновленном виде. Каблуки сделались еще выше, каштановая грива удлинилась, усложнилась еще на несколько полутонов.
— Машка приехала, — сообщила она мимоходом.
— Погостить?
— Нет, жить остается.
— А как же работа?
— Да какая там работа? — сказала Даша. — Смех на курьей палочке.
Работа у Маши была неплохая, насколько я знаю. Небольшой начальник чего-то там коммерческого.
— Она на неделю приехала. Осмотрелась, да осталась. Правильно, я считаю.
Тут бы и звякнуть моему внутреннему звоночку, но мысль Даши мне была ближе — действительно, если уж где и стоит делать карьеру, то только в Москве, городе неограниченных возможностей, которому никакой другой в подметки не годится.
Встречи наши стали немного чаще, и всякий раз мы, вроде бы, искренне друг другу радовались. Для Даши нашлась творческая работа где-то на окраине города. В Даше стало меньше этой вычурной цыганистости — она не приутихла, но как-то очень грамотно смягчилась, контрасты перестали быть резкими, а из усложнившихся полутонов — от краски ли, или от новых жизненных обстоятельств — взгляд ее стал мягче, нежнее что ли. Эта Даша не стала бы корячиться на стульях, разыгрывая провинциальную фамм-фаталь.
Тогда же я и с Машей познакомился поближе. Пиво с ней пили; обсуждали ее карьерный рост в компании, куда она поступила чуть не на следующий день после переезда; говорили об общих знакомых, которых оказывается имелось достаточно.
Даша права оказалась. Этот город и Маше пошел на пользу. Она сделалась строже, отутюженней. Всякий раз, глядя на нее, я вспоминал это изысканное старинное слово — «гарсоньерка», которое, по правде говоря, означает не человека, а холостяцкое жилье, но звучание его подходило графичному облику новоиспеченной москвички.
В тот раз мы были вчетвером. Маша с Дашей, я, а еще знакомая девушка, которой лень давать имя — она примечательна только одним своим глупым испугом.
