— Трудно тебе придется в жизни, — сказала она, оглашая итоги года.
Она сказала это без эмоций. Слова, произнесенные, походя, никакими эмоциями не окрашенные, показались мне не мнением, а фактом, непреложным, как Дарвин из учебника или скелет в классе со снесенным наполовину черепом.
Тогда я оказался в списке только пятым, а Сашка — этот вечный победитель Сашка — обошел меня на несколько голов, оказавшись по биологии вторым сразу после Венцовой, недосягаемо умной и неинтересной, даже Голыху, любившему задирать девочкам платья и, как он говорил, «мацать».
Понимая, что сравняться с Сашкой мне опять не удалось, я думал, что никто не видит моей зависти, замешанной на приязни, страхе, соперничестве и поклонении. Но Торпеда, не умеющая правильно распределить мужей и любовников, знающая о биологии ненамного больше нас, восьмиклассников, угадала и сказала, по равнодушному презрению вряд ли желая мне даже плохого.
Тот учебный год закончился. Торпеда стала вести биологию другом классе, во вторую смену, и исчезла из поля зрения, напоминая о себе лишь поджатыми губами Воблы, с неодобрением слушавшей от литераторши, что же опять наделала «эта блядь». От нее осталось только имя — Торпеда, без нее самой оказавшееся совершенно неинтересным и потому слинявшее из моей оставшейся школьной жизни почти без остатка.
Я опять увидел ее лет через пять лет после школы. Она стояла на автобусной остановке под пронизывающим февральским ветром, в старой синтетической шубе, из-под которой выглядывали ноги, оказавшиеся костлявыми, с крупными буграми коленок, в тонких не по сезону колготках. Она была густо накрашена, от чего выглядела еще старее, чем была. Под глазами у Торпеды лежали черные тени, и я устрашился к ней подходить, не желая ставить ее в неловкое положение: ведь я знал ее другой. К тому же, ей все равно не было до меня никакого дела. А значит, и мне до нее.
Потом одноклассница рассказала, что Торпеду хотел убить муж. Он сел в тюрьму, а она живет теперь с любовником, моложе себя, и он мучает ее изменами. Из школы Торпеда ушла куда-то. Поменяла квартиру на дом с палисадником.
— Старухой стала, — припечатала моя одноклассница, отчего-то этому обстоятельству радуясь.
Не скажу, чтобы меня история Торпеды сильно огорчила. Все-таки она была и осталась посторонним человеком. Памятным пятном, ярким, но уже не будоражащим.
Вообще, в моей жизни от Торпеды осталось совсем немного. Главным образом, этот взгляд над учительским столом и лениво-утвердительный голос, что мне в жизни будет трудно. С той поры прошло уже столько лет, что мои дети могли бы у нее учиться, если бы они были, а я все еще вспоминаю тихую, непререкаемую убежденность Торпеды и каждый раз, когда мне бывает плохо — а такое бывает — я думаю, что, может, она была права, эта вечная женственность в этом вечно тесном платье?
