Елена чуть приподняла брови, отчего ее лицо стало беззащитным и жалобным.
Егор сжал губы.
Брови поползли еще выше.
– Люблю, – наконец выдавил он.
– Егорушка… – прошептала она.
– Я люблю тебя, Лена, – уже не выдавил, а признался он.
– Правда?
– Я люблю тебя, моя королева, – смирился с поражением Егор, и победительница радостно прильнула ртом к его губам, торопясь вытеснить наградой все то недовольство, что могло еще остаться в голове у мужа.
К завтраку супруги Заозерские вышли поздно, вдвоем, держась за руки и чему-то улыбаясь. Однако до стола не дошли. Снизу примчался Федька в синем зипуне, сдернул шапку и выкрикнул:
– Там тевтоны внизу! На двор прискакали, тебя требуют.
– Я думаю, оглобля по голове меня им вполне заменит, – сказал Вожников. – И пинок под зад!
– Подожди, – сжала его руку жена и уточнила: – Феденька, они скачут по двору и требуют, чтобы князь к ним вышел?
– Нет! – мотнул головой паренек. – За воротами спешились, постучали. Сказывали, разговор у них есть к князю Егорию Заозерскому, зело важный и скорый.
– Ох, Федька, язык у тебя… – погрозила ему пальцем княгиня.
– Коли просят вежливо, можно и принять, – решил Егор.
– Федька, вели кавалеров в синюю горницу привесть… Нет, лучше так: Милана, покажи ему горницу, где у меня для письма все приготовлено. А то ведь сам заблудится. И вели принести туда второе кресло, для князя.
– Слушаю, матушка.
Слуги ушли.
– Перестань пинать Федьку, – потребовал Егор. – Он хороший парень. Преданный, храбрый и исполнительный.
– Вот за то, что он тебе нравится, его и учу, – парировала Елена. – Ты из-за него только что чуть послов оглоблями не отдубасил! Пусть понимает, что говорит.
Они медленно прошли по коридору, и когда повернули в горницу, очень удачно залитую солнцем сквозь слюдяное окно, здесь уже стояли бок о бок два кресла, спинками к подставке для письма и сундуку, заваленному добрым десятком свитков. Вскоре, громко топоча по половицам, появились и тевтонские рыцари. Или, как их здесь обычно называли – кавалеры. Все гладко бритые, плечистые и поджарые. Двое были в свободных суконных балахонах поверх бархатных курток. Широкие рукава, капюшоны, подол до колен. Пальто не пальто, плащ не плащ – непонятно. Один – в коричневом дуплете и небольших красных пуфах[18], из которых вниз уходили тонкие ножки в шерстяных чулках.
Все это выглядело бы забавно, если не знать, что одеяние сверху донизу «заточено» под то, чтобы удобно, быстро и легко нырнуть в нем в жесткие латы, особого простора внутри не имеющие. И даже пуфы, видимо, предназначены держать на себе латную юбку.
