— Это Аполлон её послал? — неуверенно предположил Архипов. Из древнегреческой мифологии он хорошо знал только Пана.
— Кто же ещё-то, — подтвердил Тимофей Гермогенович. — Педераст сребролукий... Лучше бы он позволил мне обезуметь до конца и спокойно кончить свои дни в приюте для умалишённых!.. Я, конечно, не сразу понял, о ком говорит эта дама и кто такая она сама, но когда она пояснила, что вернуть Киру из царства Аида не в её власти, зато ей под силу дать дыхание жизни изготовленной мною кукле, чтобы та заменила мне дочь, я начал что-то соображать... «У меня нет и сотой доли того могущества, — застенчиво призналась Галатея, — каким некогда обладала пробудившая меня. Обычно мне, как и всякой музе, дозволено только ниспосылать вдохновение творцам, и ныне я бы вовсе была бессильна помочь тебе — когда б не пепел, что ты смешал с глиной. Благодаря ему кукла сможет ожить — однако дар речи будет ей неведом. Ты согласен на это условие?» Я согласился не раздумывая, и тогда Галатея подошла к кукле и легко коснулась губами её фарфорового лба. Глазурованное лицо тотчас перестало блестеть в свете ночника, а его черты смягчились и сделались более естественными... Сперва я подумал, что больше ничего не изменилось, и решил, что Галатее всё-таки не достало силы, но затем пригляделся и заметил, что одеяльце на груди куклы стало тихонько вздыматься и опадать. «Она спит, — прошептала Галатея, — не буди её. Утром она проснётся сама»...
Несколько долгих секунд Тимофей Гермогенович отдыхал, а затем заговорил более уверенно:
— Я не заметил, как удалилась приёмная дочь Зевса и Мнемозины — я стоял столбом и смотрел, и видел не ожившую куклу, а воскресшую Киру. Я ощущал невероятное спокойствие и думал — не словами, но эйфорическим отсутствием их — что теперь всё будет хорошо. Не знаю, сколько я так простоял — может быть, пару минут, а может быть — пару часов. Затем я пошёл спать. Я проснулся после полудня и долго ещё лежал в постели, снова и снова вспоминая свой редкостно яркий и счастливый сон... Всласть упившись тоской, я встал и побрёл завтракать. По пути на кухню я как всегда заглянул в спальню куклы — и обнаружил, что её кроватка пуста. «Украли!» — всполошился я, и рванулся было к телефону, чтобы вызвать милицию, но вдруг услышал странные звуки, идущие с кухни. Решив, что там спрятался похититель, я вооружился лыжной палкой и осторожно прокрался туда. Кира стояла у плиты и жарила яичницу. «С добрым утром, — только и смог выговорить я, пряча за спиной своё грозное оружие. — Как спалось?» Кира живо обернулась и показала большой палец. Её поведение было настолько естественным и непринуждённым, что и я счёл за лучшее сделать вид, что всё в порядке, что всё точно так, как и должно быть... Я умылся и сел за стол. Кира села напротив меня, но не притронулась ни к глазунье, ни к окаменелой булке с маслом, а когда я предложил ей разделить со мной трапезу, её же руками и приготовленную, она жестами и мимикой дала мне понять, что вовсе не нуждается в пище. И тогда я с беспощадной ясностью почувствовал, что это улыбчивое и доверчивое существо — вовсе не мой ребёнок, а нечто совершенно необъяснимое.
