Он не собирался помогать. Он намеревался лежать, где лежал, и умирать. Или лежать и смотреть, как умираю я, а потом умереть самому. Я пришел в панику. Не лучшее время паниковать. Это было время для объективной клинической оценки. Но из каньона моей плоти лилась река крови, а мозг быстро бормотал: Это конец, ты потеряешь сознание. Я поднял правую руку — у меня была правая рука — без всякой цели и увидел, что она вся в крови. Я лежал в кровавой ванне. Кровь стекала со стола на кафельный пол. Я был кровавым слизняком. Мне полагалось быть мертвым.
Мои ноги выглядели странно. То есть они у меня были. Под намокшей хирургической простыней проступали их отчетливые очертания. Из-под покровов тянулись трубки к соседним устройствам: черному ящику на тележке и четырем капельницам. Из ящика доносились хлюпающие звуки. С каждым из них подсоединенные к нему трубки вздрагивали, и по ним текла темная жидкость. Я решил, что этот ящик сохраняет мне жизнь. В эту секунду он перестал хлюпать и зачавкал, словно ребенок, упоенно высасывающий остатки молочного коктейля. Там, где трубки крепились к ящику, образовались и устремились ко мне коричневатые капли.
Я схватил почти отрезанную руку и попытался приставить ее на место. Это напоминало возню с куском мяса. Звуки, а не само месиво — вот что меня достало. Хлюпанье или чавканье. Скрип. Я едва ли мог это сделать. Но я не хотел умирать. А потому сделал.
Кровь сочилась. Я был не в силах остановить ее как следует.
— Помогите! — подал я голос.
Прежде я собирался сделать умирающему поблажку, но теперь нуждался в нем по-настоящему.
— Помоги мне, говнюк!
Я подполз к краю стола, чтобы видеть его и в то же время удерживать руку. Его глаза были пусты. Он умер. Этот хер умер. Я разъярился. Я хотел подойти к нему, отрезать ему руку, потом умереть у него на глазах и посмотреть, как ему это понравится. Я испытывал сразу ужас, головокружение и сожаление. Мне отчаянно не хотелось умирать. Я считал себя обманутым и злился не то на что-то, не то на кого-то. Я вертел головой в поисках чего-нибудь дельного, чего не заметил раньше, — например, хирурга, который не был бы мертв. Мой взгляд упал на электропилу.
До нее было далеко. Я не знал, смогу ли дотянуться. Может, оно и к лучшему: так ли уж плохо было улечься навзничь, расслабиться, закрыть глаза и не отпиливать себе руку? Никто меня за это не осудит. Но это закончится гибелью, а я не хотел умирать и уверялся в этом тем больше, чем ближе подступала смерть. И потому я напрягся, и потянулся, и нащупал шнур от пилы. Я закусил его зубами, чтобы перехватить, и продолжил тянуть. Это был длинный шнур. Я тянул, и закусывал, и тянул, и мне пришло в голову, что шнур бесконечен, потому что это было бы забавно. Получилось бы как в теории струн. Я оказался бы квантово запутанным.
