Оба капитала, кубышка и реноме, наличествовали. Во всеоружии вступил я во Христов возраст. Пора было осуществлять радужную… И тут мне дало бой собственное тщеславие. Мою деловитость оценили где-то за пределами нашей скромной округи (с внутреннего паса, понятно, но это-то и побуждало меня к действию) и резко двинули в горку — командовать управлением. Важно-то как, толстопузо-то как! Тщеславие млело, купалось в доверии, извилины отключало; но одна, подлиннее и посохраннее, успела шепнуть: куда ты, мол, слепыш, с той горки тянуться к казначейским билетам — руки не хватит, посредниками обрастешь и риску прибавишь; в изобилии те билеты водятся при живом деле, в житейском вареве.
И превозмог я глупую гордыню, мягко, но решительно положил «по собственному». Ушел, стало быть…
Но никуда не пришел… Последнее, что сделал, еще числясь трудящимся, — загнал дачку (покупателю покойнее, когда продажа исходит от человека при должности), в основном для прибавки оборотных средств, да и участок был маловат, и речка не поблизости, и лес не грибной. Загнал, само собой, втридорога и против нормальной-то стоимости, а если учесть, что материал, от цемента до стекол, шел с моего склада, то бишь даровой, да рабсилу задушевный смушник подкинул, по госрасценкам трудившуюся, то навар притек сам-десять… Э-э, что за дьявольщина? Откуда темень такая?..»
Однако вырываться из трясинных кресельных объятий Бельчук не стал — нужды не было. Снизу он хорошо видел в окно черное, валиком прокатанное небо, которое теперь висело вровень с сосенными макушками, пропитав густой чернотой обозримое пространство, и недавно еще искрившийся в солнце девственный снег, и, казалось, даже сам воздух. Но сейчас, когда оно так приблизилось, Бельчук углядел свою ошибку: не мертвенная гладь, без полутонов и оттенков, как почудилось ему давеча, наваливалась сверху, а живая подвижная плоть. Она клубилась, пучилась, струилась — точно битум варили в гигантском чане. Этот угляд и напугал хозяина — больно зловеще жила плоть, и облегчил — живь-то лучше мертвятины. Юрий Валерьянович чувствовал, что времени прошло всего ничего, но не удержал себя, с отчаянной надеждой скосился на часы: а вдруг да к вечеру пал день?! Незаметно для него, бывает же… Какое! Цифры показывали полдвенадцатого…
Бельчук сидел недвижимо, пытаясь осмыслить происходящее и найти ему хоть сколь-нибудь пригодное толкование. Потуга, однако, путного не дала, и мысль опять зацепилась за погодный прогноз. Да, конечно, вечером все разъяснится. В «ящике» возникнет русоусый здоровяк Саня Шувалов, научный сотрудник Гидрометцентра, и ровным, спокойным голосом, без придыханий, расскажет, что над Аляской схватились не на живот циклон Вова и антициклон Джимми — на почве страсти к тайфунихе Марианне, в результате чего холодные массы арктического воздуха сдрейфили и, прихватив с собой всю гарь сражения, спешно ретировались в районы Восточной Сибири, слегка придавив и напугав аборигена здешних мест т. Бельчука, который наконец-то может расслабиться и спать по-прежнему вкусно…
