* * *
Я плыла сквозь какую-то странную жидкость. Больше я ничего не помню. Сквозь текучее серебро. Просто плыла, покачиваясь на поверхности, а потом вдруг стала падать. Не погружаться, а именно падать. Сквозь жидкость.
В темноту.
Больше я ничего не помню. Ничего.
* * *
Движение, шум. Россыпь света. Меня тащили по лестнице, вниз. Я спотыкалась на каждой ступеньке. Голос той женщины. Долгий, протяжный крик. Жуткий вой. Кто-то держал меня за руку. Девочка, Тапело. Она тянула меня за собой. Вниз по лестнице, через заднюю дверь — во двор.
— Пойдём, Марлин. Пойдём!
— А где остальные? Где все?
— Уже идут. Марлин, пойдём.
Глаза по-прежнему горели, обожжённые горячим химическим блеском. Перед глазами стоял тёмный силуэт, отпечатавшийся на сетчатке. Я вообще ничего не видела, пока не появилась Хендерсон. Она возникла словно ниоткуда, проломив призрачный образ.
— А где…
— У меня. — Хендерсон показала мне маленький свёрток из плотной ткани.
— Что там? — спросила Тапело. — Можно мне посмотреть?
Павлин вышел наружу. В руке у него был пистолет.
— Черт, — сказала Тапело.
— Уходим.
Павлин пошёл первым, мы — следом за ним. По переулку, на улицу. И Тапело увязалась за нами. Дошла с нами до самой машины, забралась на заднее сиденье.
— Это ещё что такое? — спросила Хендерсон.
— Я…
— А ну вылезай, нах.
— Слушай, я же вам помогла. Я вам помогла.
Хендерсон схватила её за куртку, вытащила из машины. Влепила спиной в стену.
— Эй, ты полегче!
— Иди домой, девочка.
— Что?
— Я сказала, иди домой, нах.
Я хотела вмешаться. Я правда хотела вмешаться. Хотела что-нибудь ей предложить, этой девочке. Только что я могла ей предложить? И что я могла сделать? Когда Хендерсон вот так вот психует, тут умри все живое.
— Оставь её, — сказал Павлин.
Вот так все просто. Хендерсон отпустила Тапело и вернулась к машине.
— Ну ладно, блядь. Хорошо. Как скажешь. Вот так.
Я посмотрела на девочку и отвернулась. Мне пришлось отвернуться. Павлин уже открывал багажник, чтобы положить туда зеркало. Ради него мы сюда и приехали. Теперь дело сделано, и все же…
Вспышки жёлтого света в окнах дома напротив, жёлтые пятна перед глазами, они накладывались друг на друга, и силуэт женщины, отпечатавшийся на сетчатке, как будто пойманный у меня в зрачках, у меня внутри. Меня начало отпускать только сейчас.
Женщина, фотограф.
Я не знаю, где она раздобыла этот кусочек зеркала и сколько она за него заплатила. То есть по-настоящему заплатила. Не сколько, а чем. И эта печаль. Ужасающая печаль — в этой женщине, и что мы с ней сделали, и что мы делаем, то есть вообще.
