Не отвечая, Джордани выходит из-за парты и показывает мне что-то, зажатое в руке, — что-то красное, с семью черными пятнышками.
— Божья коровка, — говорю я.
— Ага, букашка, — отвечает Джордани.
Вот что значит стать взрослым: забываешь такие слова, как «букашка», а тем более «букашечка»…
— Я ее в саду поймал, куда меня папа с мамой водили. Там было еще много других детей. И Мартинелли тоже был, он кремень нашел.
— Где он?
— Вот, — показывает Мартинелли, который уже штук десять перьев затупил, пытаясь высечь искры из своего кремня. — Я его на дорожке, в гравии нашел. Мы там замки строили и везувии всякие…
Мне бы следовало его поправить и сказать, что правильно говорить «вулканы», но я ему об этом как-нибудь в другой раз скажу: до конца учебного года еще целых четыре месяца.
— Мы в войну играли, а в лесу прятались враги…
Все как много лет назад: букашки, кремень… дети совсем не меняются.
И теперь мне ужасно хочется узнать, была ли там девочка, худенькая такая, за медсестру.
— Была, — говорит Мартинелли, — она лечила раненого генерала. Это из четвертого класса одна девчонка.
Она еще говорила, что искры от кремня улетают на небо и превращаются там в звезды.
— А где этот раненый генерал?
— Мы его не знаем, он из другой школы.
Что угодно ставлю на то, что у этого мальчика из другой школы до сих пор рука перевязана носовым платком, как у меня тогда — я носил его еще несколько дней, не снимая, потому что он напоминал мне о том вечере, о том саде, куда я так надеялся вернуться. Но так и не вернулся.
— А правда, синьор учитель, то, что она говорила, эта девочка, — что искры от камня улетают на небо и становятся звездами?
Я бы хотел промолчать, притвориться, что я не понял вопроса. Но Мартинелли внимательно смотрит на меня.
— Нет, — отвечаю-таки я, — неправда. Эти искры — мельчайшие раскаленные частички, которые отделяются от кремня, и огонь тут же их разрушает.
Я все-таки учитель и должен отвечать именно так.
И вот я тоже, как мама, которая увела их вчера из сада, разрушил волшебство.
А впрочем, может, и не разрушил. Потому что если дети и вправду не меняются, если и вправду в этот самый момент в другой школе в четвертом классе сидит раненый генерал, который не снимает вчерашнюю повязку с давно подсохшей царапины, и если Мартинелли такой же, каким был я в его годы, тогда я точно знаю, что никто не поверил в мое объяснение.
Они, конечно, притворяются, что поверили, потому что ученикам положено верить в то, что говорит учитель, но в глубине души они убеждены совсем в другом — в гораздо более прекрасном, гораздо более реальном, чем сама реальность: в том, что искры долетают до самого неба и превращаются в звезды, в те самые звезды, что слабо мерцают на небе весенними вечерами, так, что хочется задержать дыхание, чтобы случайно не погасить их.
