Никто почему-то не ожидал носилок, все думали, что они сойдут с катера сами.
Отчаянно гудя, подлетел мотоцикл с коляской, из него выскочила Настя Плотникова, растрепанная и в ночных туфлях, и гут же упала у мотоцикла, ее подняли и побежали рядом с ней, почему-то держа ее за локти. Она бежала, странно закидывая назад голову и также побежала рядом с первыми носилками до самой санитарной машины, которая пятилась назад, им навстречу.
— Товарищи офицеры, — кричал доктор Глонти из санитарной машины, — не давите на стекла!.. Товарищи офицеры, вы же стекла подавите.
Флагманского специалиста подполковника Курочку, закутанного в одеяло, нес на руках матрос, очки у подполковника были разбиты, он странно, смущенно улыбался, что его несут на руках. А позади матрос нес его унты, страшные, черные, обвязанные какими-то тряпочками и лыком.
Потом на носилках понесли Веселаго и Пялицина, они лежали тихие и неподвижно смотрели в серое, сеющее на них дождем небо. Рядом с носилками Веселаго шел незнакомый молодой врач из морской пехоты в перепачканных глиной сапогах и, улыбаясь, что-то говорил, говорил ему. «Санитарки» взвыли моторами, зашлепали цепями но лужам и поползли в гору, а за ними поехали два открытых «виллиса» командиров полков и наш аэродромный «пикап».
— Боже мой, боже! — сказала уборщица из парикмахерской Киля, — Когда же это кончится?! Сил нету, нету сил!..
Дни потекли за днями, сливаясь для меня в один бесконечный белый день. Приходили новые машины, приезжали новые летчики, и в один прекрасный день неожиданно кончилась война. Победа здесь, на Севере, наступила внезапно, вся страна давно ждала ее, но здесь до последнего дня в море бродили немецкие лодки, тонули наши суда и до последнего дня уходили в небо тяжелые торпедоносцы.
В День Победы один за одним проходили над нами снежные заряды, солнце сменялось пургою, залив то вспыхивал, то темнел, и где-то все время играли оркестры.
Днем всех летчиков, техников и краснофлотцев построили на летном поле. Топоча сапогами, прошел морской духовой оркестр, и на грузовик без бортов поднялись командующий и Зубов.
— Я счастлив, — крикнул командующий и голос его сорвался, — я счастлив, — повторил он, — что в годы войны партия и правительство поручили мне командовать такими людьми, как вы.
И он вдруг резко отвернулся и прижал к глазу кулак в черной кожаной перчатке. Командующий хотел говорить еще, но ничего не сказал, махнул рукой, оркестр заиграл «Все выше, и выше, и выше…», все закричали «ура!», многие плакали.
