Наконец Иван увидел того, ради кого он и затеял это рискованное торжище. Да, свои не ошиблись, это явно был кровный брат Андрея. Те же, до боли знакомые, черты лица, тот же взгляд серо-зеленых глаз, их, федоровская, форма носа. Даже голос был похож на Андреев, когда татарин спросил цену. Купец ответил по-татарски.
– Ты знаешь наш язык? – удивился молодой всадник. – Откуда?
– Я много торговал и в Орде, и в Кипчакии, и даже в великом Хорезме. Сейчас вот тоже еду в Сарай, везу рухлядь Закамскую и оружие свейское. Гривны нужны, чтобы охрану нанять до конца пути. Как тебя величать, князь?
Улыбка тронула губы татарина.
– Я нойон Кадан, тысячник хана Джанибека, третьего сына моего великого хана.
– Счастливы должны быть твои родители, вырастившие такого багатура!
Улыбка сошла с лица Кадана.
– Моего отца, Амылей-бека, подло убили русичи. Князья из Твери. Я на сабле поклялся до конца дней мстить этому роду. Вот этим клинком я сам разделил на части молодого княжича Федора, когда его поставили рано утром рядом с отцом, князем тверским Александром!
Последние сомнения отпали: перед ним был брат-близнец Андрея. В жилах этого нойона текла их, федоровская, кровь! О, Боже, как же порою вершатся людские судьбы!
– Возьми, князь, эти меха за полцены! – предложил вдруг Иван. – Оставишь себе как память, что не все русичи способны на подлость. Добрые меха, много лет тебе прослужат!
Кадан слез с коня, взял в руки связку, встряхнул ее, продул несколько шкурок вдоль ости.
– За два сома [4] отдашь? – с ноткой неуверенности произнес он.
– Бери!
Обмен состоялся. Довольный нойон повез покупку домой, а Иван тронул коня за ворота. О своем открытии он не повестил никому, кроме Андрея. Племяннику было запрещено под любым предлогом покидать ограду воеводского двора.
Выезжать решили ранним утром, когда город и большинство его обитателей еще будут спать сладким сном. Воевода пообещал приказать страже, чтобы те отворили ворота по первому требованию княжих слуг. После обеда все москвичи, за исключением Андрея, отправились верхом в Городищенскую церковь. Отец Аввакум согласился благословить их короткой службой. Белокаменный храм был пуст, эхо молитв игумена многократно отражалось от сводов. Подавленные величием каменного здания, ратники стояли лицом к алтарной стене и истово молились. Потом перешли под благословение. Покинув прохладу храма, вышли на мощенную плитами предвратную площадку. Архип не удержался и поинтересовался, указывая на один из настенных барельефов:
