Дома мать встретила Тоську жалостливой улыбкой. На столе лежали аккуратно сложенные письма.
Тоська побыстрее выскочила на улицу, чтобы мать не завела разговор, не стала ее успокаивать или, того хуже, жалеть. Она присела на завалинку, но мысленно все время возвращалась к письмам, Олегу и Яшке. Было уже поздно, но Тоська схватила лейку, набрала воды и стала ходить между клумбами; вода шелестела в темноте, и Тоська слышала, как журчат упругие струйки, вырываясь из мелкого ситечка.
У соседей хлопнула дверь, и на фоне фиолетового неба, которое кончалось синей полосой у горизонта, появилась Федориха.
— Яшку не видела? — спросила она Тоську.
Тоська мотнула головой, но, подумав, что в темноте не видно, сказала:
— Нет. Только днем, на работе.
— Чегой-то долго нет, — сказала Яшкина мать и зевнула.
— Гуляет, — ответила Тоська, — куда он денется.
Постояв еще, Федориха присела на завалинку.
— Ну, Тосик, — спросила она, — а ты, мне Яшка сказывал, с парашютом скакаешь? Не боязно?
— Еще не прыгала, — сказала Тоська и усмехнулась, подумав, что ведь не Олег, а Яшка, грач черномазый, виноват в том, что она записалась в секцию. А Олег, может быть, как раз бы и не захотел, чтобы она прыгала…
Вышла Тоськина мать и подсела к ним на завалинку, снова хлопнула дверь у соседей, и пришел Яшкин отец.
Теперь завалинка походила на телеграфный провод: уселись рядышком четверо, как воробьи. С одного краю Тоськина мать пригорюнилась, с другой — Яшкин отец дымит папироской.
— Угаси свое кадило! — приказала ему Федориха. — Дай цветиками подышать.
Яшкин отец послушно затоптал окурок, помолчали. Где-то вдали, за большими дамами, прошуршал автобус, и снова затихло.
— Эк, тишина, — сказала Яшкина мать, — ровно в деревне.
Ей никто не ответил. Тоська подумала, что вот сидит она рядом со стариками, а где-то играет музыка, где-то сейчас танцуют, смеются и едят шоколадные конфеты. А она сидит здесь со стариками, и некуда ей идти.
На сердце опять стало тоскливо, просто до смерти обидно, она чуть не расплакалась, но сдержалась, закусив губу.
— Где его лешак носит? — сказал Яшкин отец, а Федориха добавила:
— Уж я и то гляжу…
— Здоровый лоб вымахал, а все сутемяшится, мельтешит, никак не остепенится.
— Вот оженится, — сказала Федориха.
Они говорили о сыне грубовато, но Тоська поняла все по-другому: Яшкин отец вовсе не недоволен Яшкой, да и сам-то он, Федоров, хоть и пожилой человек, и опытный работник, а все никак не остепенится, все грачом-грачом, бегает, беспокоится, славам, сутемяшится. А ругнул он Яшку так, для порядку, чтоб было всем ясно, и самому себе, что делает он правильно.
