Я хотел устроиться с Пейдж в каком–нибудь укромном месте, чтобы переговорить, но она повела меня в один из примыкавших к холлу офисов: в нем теперь была церковь.
– Хочу тебе кое–что показать.
Мы с Пейдж наблюдали, как Даниэль ведет в молитве два десятка человек. Появился Боб и сразу прошел вперед. Он напомнил мне счастливого мальчишку, сына проповедника, по недоразумению попавшего в тело здоровяка–борца. Из–под рукавов и ворота футболки выглядывали синие татуировки – такие делают только в тюрьме. Боб не расставался с камерой, продолжая снимать.
Мы с Пейдж сели в дальнем конце комнаты.
– Даниэль – единственная надежда для многих наших, ведь он священник. Ты веришь в Бога? – шепотом спросила девушка.
– Не особо. Я немного ходил в католическую школу, потом мы переехали, и отец не стал заморачиваться: он не слишком религиозный. Расскажи мне о своих родителях.
– Папа – пластический хирург. Они с мамой развелись лет десять назад, когда мне было… Джесс, а сколько тебе лет?
– Шестнадцать.
– И мне. Здесь все или гораздо старше, или совсем малыши. А где твоя мама?
– У меня мачеха, как и у тебя, только она совсем не похожа на Одри – настоящая дракониха, причем венгерская хвосторога из Гарри Поттера отдыхает по сравнению с ней.
– Не люблю Гарри Поттера.
– Аналогично. Хотя третья книга ничего, – прошептал я.
Пейдж улыбнулась.
– Твоя мама живет рядом?
– Не знаю. Недавно я решил разыскать ее. Когда это все случилось. У меня сразу появилось много времени, чтобы думать. А твоя?
– Моя живет в Сан–Франциско. Я к ней езжу раз в две недели. Теперь до нее рукой подать, а вот раньше она жила в Финиксе, и было далековато. Она постоянно в разъездах.
Я заметил сомнение во взгляде Пейдж, будто она спрашивала себя, в праве ли говорить в настоящем времени, поэтому быстро перевел разговор на другую тему.
– Тебе нравится в Лос–Анджелесе?
– Там, где мы живем, да. У меня классные друзья, климат отличный и еще, суперские пляжи.
Глаза… было сложно смотреть ей в глаза, а еще сложнее выбрать, цвет какого нравится больше.
– У мамы есть парень, неплохой такой, – добавила Пейдж, и было видно, что мыслями она где–то далеко. – Одри раньше не была такой классной. Я даже в некотором роде ненавидела ее, пока все это не случилось. Она изменилась, и я изменилась. Хотя, черт возьми, все изменилось, да?
Я кивнул. Остальные слушали Тома: он читал Библию. Паства верила низкому раскатистому голосу и кивала в такт.
– Мы иногда ходим в церковь, – сказал я Пейдж. Перед нами на столе мерцали свечи. Пейдж смотрела на меня. – Вдвоем с отцом. Просто так, без повода. Проезжаем мимо и заходим, чтобы поставить свечки за тех, кого с нами больше нет.
